– У тебя все правильно, гладко, но ты каждое стихотворение как будто закругляешь. Ты ставишь в конце жирную точку, а надо бы, чтобы подразумевалось многоточие.

Смысл этой мутной речи до Иры сразу не дошел, а открылся лишь спустя месяц, когда в студию пришел новый мальчик Сережа, кудрявый голубоглазый блондин, получивший вскоре прозвище «Есенин», потому что и имя и внешний вид были подходящими, и стихи напоминали есенинские. Он был, конечно, немного эпигоном, но что-то не общее, не детское присутствовало в его стихах; не рассказы о школьных делах или великих мира сего, не стандартная грусть по уходящему детству – какое-то неясное чувство, какие-то необычные образы, и мелодия, и тайна. Ира не знала, так ли уж хороши «осень в красной косынке» или «дымом клубящееся небо», но в целом она смутно ощущала присутствие в этих строках поэзии, хотя никто никогда не давал ей конкретного определения поэзии, а она очень доверчиво относилась к конкретным определениям.

Она попробовала написать об осени. Получились золото, багрянец и изумруды. Она написала о весенних ландышах – получилось похоже на «светлого мая привет». А больше экспериментировать не захотелось. Нет, не на неделю, не на месяц. Вообще не захотелось, и она перестала ходить в студию, тем более что приближались выпускные экзамены и надо было думать о них.

Она не собиралась быть поэтом. Зато теперь она знала, что жизнь без книг – невозможна. Зато она хорошо умела писать стишки по случаю дней рождения и праздников. И еще – у нее была Катька.

Катька! Чудесная и ужасная Катька, лучшая и, может быть, единственная Ирочкина подружка. Ее первое появление в студии повергло присутствующих в шок. В комнату, где они чинно разместились вокруг длинного овального стола, она ворвалась, едва ли не открыв дверь ногой. По крайней мере, сложилось именно такое впечатление. Она ворвалась и стала на пороге, как статуя, чуть расставив ноги, разведя руки и задрав подбородок.

– Привет! – сказала она радостно и так запросто, как будто все ее знали и с нетерпением ждали.

– А это что за явление? – дружелюбно спросил мэтр, тогда еще не ушедший на пенсию.

– Катька, прошу любить и жаловать.

– Зачем пришла, Катька?

– Выступать. Стихи читать.

– Чьи стихи-то?

– Свои, конечно, – она полезла в похожую на офицерский планшет сумку, висящую через плечо. – Сейчас, тексты достану.

– Ты проходи, артистка. Только мы здесь не выступаем, мы учимся писать стихи.

– Поэтами не становятся, поэтами рождаются, – изрекла Катька.

– А ты родилась? – он улыбался, и студийцы начали понемножку подхихикивать.

– Кажется, да, – она скромно опустила глаза. – Можете проверить.

– Обязательно. Но не сегодня – сегодня у нас другие планы. Садись, послушай пока нас.

Она пожала плечами и села боком на стул.

В этот день занятия прошли не очень плодотворно: поэты – кто откровенно, кто исподтишка – рассматривали Катьку. И было на что посмотреть! Коротко стриженные, торчащие во все стороны волосы цвета свежей соломы; красно-зеленый свитер; длинная пышная юбка серо-зеленого застиранного оттенка; грубые мальчишечьи ботинки на толстой подошве. Черты лица ее в принципе не имели значения, потому что подавлялись его нахально-радостным, самоуверенно-кокетливым выражением. Какое это было лицо? Лицо Катьки – вот и все подробности.

В конце занятий осталось все-таки немного времени, и мэтр попросил вновь прибывшую рассказать о себе и прочитать одно стихотворение – для знакомства. Катька тут же встрепенулась, подвинулась на стуле и прочно угнездилась на сиденье, поставила локти на стол и начала рассказывать короткими отрывистыми фразами, гримасничая пальцами и победно оглядывая присутствующих.

– Ну, это самое… Значит, так. Я – внештатный корреспондент газеты «Ленинские искры». Опубликовала одиннадцать очерков, восемнадцать корреспонденций и двадцать два интервью. В прошлом году получила премию на конкурсе юных журналистов. У меня очень хороший слог и нестандартное умение добывать информацию.

В этом месте была сделана пауза: возможно, ожидались аплодисменты слушателей. Их не последовало, и Катька, пожав плечами, продолжила:

– Стихи пишу с рождения, говорят, в младенчестве плакала в рифму. Постоянный автор газеты «Ленинские искры» – десять публикаций стихов. Две публикации в Москве, в «Пионерской правде». Мой литературный псевдоним – Катюша Золотова. Ну, короче, вы должны знать.

Никто не знал никакой Катюши Золотовой и не читал газет «Ленинские искры» и «Пионерская правда». Поэтому собратья по перу молчали, с интересом ожидая продолжения спектакля.

– Короче, начинаю читать тексты.

Она достала из своего планшета толстую пачку листов и сразу включилась в чтение, как будто щелкнули выключателем. Читала она громко, отрывисто, не делая упора на содержание, но подчеркивая голосом сложные рифмы. Рифмы, очевидно, были ее коньком. Содержание же пряталось в тумане, из которого нет-нет да выскакивали странные образы, указывающие на уникальность данного дарования. Море Катюша Золотова называла «шизофреником в стадии ремиссии», а неустойчивый по направлению ветер сравнивала с трехногой табуреткой. Было очевидно, что этого автора в студию примут, ибо она сама в этом не сомневалась.

– Спасибо, – сказал мэтр, когда длинное стихотворение о сумасшедшем море исчерпалось до последней капли. – Достаточно для начала.

Катька и бровью не повела. Взяла следующий лист и затарахтела, как трактор. Слушатели с ужасом наблюдали, как растет на столе пачка прочитанного, а пачка непрочитанного почему-то не убывает. Наконец мэтр протянул руку, молча отнял у поэтессы все ее творческое наследие и погрузил в свой портфель.

– Мы поставим тебя в план обсуждений. Тогда еще почитаешь и поговорим подробно, – улыбнулся он.

– Каких обсуждений? – не поняла Катька. – Тут все ясно. А пока что я не закончила.

– У нас закончилось время занятий.

– Ну и что? Я еще с коллегами не познакомилась.

У мэтра, кажется, лопнуло терпение. Он встал, остальные тоже задвигали стульями, засобирались. Катька дернула плечом и направилась к двери.

– Мои тексты не пропадут?

– Я почитаю дома. И постерегу, – успокоил ее мэтр и покачал головой…

Катька не пропускала ни одного занятия, но у нее был личный график посещений. Она никогда не являлась к началу, опаздывала то на полчаса, то на час, а иной раз возникала на пороге к финалу, удивленно рассматривала собирающих свои пожитки «коллег» и невинно спрашивала:

– Закончили? А чего так рано?

График ее ухода тоже был личный и, как говорится, скользящий. Иногда сидела до конца, а потом срывалась и убегала, никого не ожидая, не затевая никаких разговоров и даже не упаковав в свой планшет вечно сопровождавшие ее пачки «текстов»: совала их под мышку и уносилась прочь, как на пожар. Бывало, что она вскакивала в середине занятия и, поиграв в воздухе пальцами (пока, мол, коллеги), исчезала за дверью. Главное же, она категорически отказывалась «обсуждаться», демонстрируя незыблемую уверенность в своем таланте, который не нуждался ни в чьих оценках, а тем более в критике. Некоторые студийцы подозревали, что она просто трусила, но это были ничем не подтвержденные подозрения.

На «обсуждениях» же других авторов она присутствовала с готовностью, слушала внимательно и заинтересованно, иногда хмурилась, иной раз улыбалась во время чтения, но никогда не выступала в прениях, а если спрашивали ее мнение, коротко отвечала цитатой: каждый пишет, как он слышит. Такое уважение к творчеству товарищей могло бы украсить плюсом непредсказуемость и невменяемость ее поведения, если бы не абсолютное неуважение к коллективным суждениям, в том числе и мнению руководителя, по поводу литературы в целом, поэзии в целом и прочих общих вопросов. Почти каждая такая дискуссия сопровождалась ее громким и настырным включением, протестными выкриками и в конце концов возмущенным побегом с поля битвы и громоподобным хлопаньем дверью. А на следующее занятие она приходила как ни в чем не бывало, и, удивительное дело, никто не возмущался, не поминал ее хамство, а наоборот, все радовались: Катька пришла. Ее любили. Но странною любовью. Так некоторые ненормальные любят живущего в доме тигренка или другое экзотическое животное: преданно, необъяснимо и с опаской. Но то – ненормальные. Впрочем, поэты – они разве нормальные?..