Николай Лаврентьевич обрадовался гостю. Он суетился, за что-то извинялся, глазами показал жене на тарелку с недоеденной манной кашей - и тарелка моментально исчезла.

- Извините за беспорядок... Знакомьтесь, пожалуйста... Это мой отец.

- Лаврентий Павлович Орешников! - отрекомендовался сам глава семейства. - Гым-гум!

- Это мама. А это жена. Любовь Кондратьевна.

- Как же, как же, сразу узнал по описаниям. Учебу закончили? Нет еще? На последнем курсе? Вот как!

В кухне столпотворение. Ставили на примус чайник, нарезали хлеб, затем Любаша ловко проскочила в прихожую и помчалась в ближайший магазин за печеньем, пирожными, колбасой и сыром.

Капитолина Ивановна извлекала тем временем из старомодного буфета с резными узорами, разноцветными стеклышками парадный, голубой, с золотой каемочкой, гостевой чайный сервиз, из которого пили чай еще на ее свадьбе.

- Вас-то как звать? Михаил Васильевич? Чайку с нами не откушаете? Какое варенье больше любите? Малиновое уважаете? Да я лучше всякого положу.

- Тесновато что-то у вас, - обозревал жилище Петя Соломинцев. - Две комнаты - и все?

- Нам не танцевать, - примирительно говорила Капитолина Ивановна. Раньше-то у нас три комнаты было, да куда нам? Одну соседней квартире отдали, вон и дверь кирпичом замуровали. И правильно, ничего особенного, нам хватает...

- Какое хватает! - великодушничал Петя Соломинцев, входя в роль квартирной комиссии. - Надо что-то придумать...

Капитолина Ивановна полностью завладела Михаилом Васильевичем, который ей с первого взгляда понравился. Она уже успела показать ему семейный альбом с портретами дедов, прадедов, тетушек еще невестами, тетушек уже замужем, скромненьких племянниц, дочерей и пучеглазых внуков голышом.

Вернулась запыхавшаяся Любаша со свертками, звякали тарелки на кухне, затем произошло торжественное представление гостям белобрысого, с румянцем во всю щеку, упитанного, весьма самостоятельного Вовы, вернувшегося с прогулки.

И тут все наперебой стали рассказывать о проделках Вовы, о словечках Вовы, о различных с ним случаях, с несомненностью доказывающих, что он чудо как хорош, что он - необыкновенный ребенок и что, конечно, будет из него толк.

Вова отрекомендовался, протягивая Фрунзе ручонку:

- Владимир Николаевич Орешников, сын собственных родителей.

Может быть, его этому научили, может быть, кто-нибудь в шутку сказал это при нем, но он всегда так говорил, если приходили незнакомые.

Фрунзе смеялся:

- Сколько же тебе лет, сын собственных родителей?

- Пять лет и пять месяцев! - с гордостью ответил Вова.

Тут разговор коснулся Котовского. Орешников и Фрунзе в два голоса начали восхищаться его энергией, его кипучей натурой, его талантами. Петя Соломинцев навострил уши: "Эге! Да этот Орешников, видать, незаурядная личность! С какими людьми знается!"

Чаепитие прошло великолепно. Фрунзе с удовольствием ел бутерброды и печенье, шутил, Петя Соломинцев рассказывал анекдоты, Лаврентий Павлович сначала ограничивался своим "гым-гум", а потом оживился и, поняв из разговора, что гость прибыл из Москвы, рассказал много интересного о московской старине: о том, что под Новодевичьим монастырем в былые времена были луга, где паслись государевы кони, а на Остоженом дворе заготовлялось в стогах сено, что славились в Москве трактир Тестова, егоровские блины и Сандуновские бани, что Кунцево - бывшее имение Нарышкиных, Архангельское Юсуповых, а Останкино - Шереметева... Лаврентий Павлович так и сыпал названиями, сообщил, сколько раз Москва выгорала, перечислял храмы, музеи, имена актеров, губернаторов... Фрунзе по удивленным лицам всех домашних понял, что они в первый раз в жизни слышат, во-первых, что Лаврентий Павлович может быть словоохотлив, во-вторых, что он, оказывается, когда-то жил в Москве, видимо, еще до женитьбы, и даже изучал ее историю.

Впрочем, за столом все говорили много и охотно. Любаша рассказала об университетских делах, Капитолина Ивановна - о том, как Любаша и Коленька ходили-ходили в кино да и поженились...

В двенадцатом часу сердечно распрощались, Петя сбегал узнать, на месте ли шофер, и они уехали.

- Молоденький-то так себе, - сказала очень довольная, сияющая Капитолина Ивановна, убирая со стола посуду.

- Пустозвон! Гым-гум.

- А вот который с бородкой - приятный человек. Это кто же он будет, Коленька? Твой сослуживец?

Орешников расхохотался:

- Да это же министр, мама, по-нынешнему, нарком. Это Фрунзе!

Капитолина Ивановна отмахнулась:

- А ну тебя, никогда серьезно с матерью не поговоришь, все шуточки да прибауточки. Любаша, кто же это он, Михайло-то Васильевич? Да вы что, ребятки! Вправду министр? Мать пресвятая богородица! Да что же вы меня не предупредили? Слышишь, Лаврентий Павлович? Министр!

- Гым-гум...

- А я-то его вареньем потчевала!

- Что ж, и министры варенье едят. Фрунзе - человек умный, а главное воспитанный, словом, интеллигентный. Так-то рассуждать: что особенного, что в гости пришел? Обыкновенная вежливость...

- И порядочность, гым-гум...

- Да, и порядочность. Мы знакомы, я у него и дома бывал. Теперь он приехал в Ленинград, знает, что я в Ленинграде, - хорошо получилось бы, если бы он пренебрег? Поважничал?

Но Орешников говорил это, убеждая себя, а в душе ликовал и восторгался: вот это человек!

Тут и Любаша и Лаврентий Павлович стали уверять, что они сразу поняли: человек этот необыкновенный, выдающийся человек.

И еще долго не ложились спать, беседовали, смеялись, припоминали, как все было, как Любаша сбегала в магазин, как убрали недоеденную манную кашу...

- А Вовка ему понравился.

- Еще бы!

- Гым-гум! Приятно, когда в правительстве люди как люди! Очень хорошо побеседовали!

А Фрунзе наутро побывал еще на одном номерном заводе военного ведомства. Продукцией, выпускавшейся на этом заводе, остался доволен:

- Преподнесем сюрпризик, если кто сунется к нам! Сразу получат от чужих ворот поворот!

Так как до поезда осталось немного свободного времени, Михаил Васильевич решил хотя бы взглянуть на памятные места города, места, связанные со светозарной юностью, с теми годами, когда Фрунзе приехал двадцать лет назад в Петербург, тем более что комендант города предоставил в его распоряжение машину.

- Куда теперь, Михаил Васильевич? - спросил шофер, видать, толковый парень, с военной выправкой и несколько панибратскими ухватками, в кожанке, чисто выбритый - словом, типичный "личный шофер".

- Начнем с Выборгской, - предложил Фрунзе. - Катнем прямиком к Политехническому?

- Понятно! - сказал шофер и газанул по Литейному.

До Политехнического было далеко. И Фрунзе, поглядывая на постройки Финляндского вокзала, озирая рабочие кварталы, вспоминал студенческие сходки, лекции - накаленную атмосферу 1904 года...

На обратном пути свернули после Литейного моста вправо, миновали Марсово поле и по Миллионной выбрались на Дворцовую площадь.

- К Медному Всаднику? - лаконично спросил шофер.

- Остановимся на площади. Здесь было первое сражение народа с царизмом.

- Штурм Зимнего?

- Раньше. Кровавое воскресенье.

- А-а! Разве это сражение? Чистая бойня.

- Что верно, то верно. И я тогда получил царапину.

Фрунзе задумчиво смотрел на громадину Зимнего дворца, на величавую арку. Денек был кисленький. Типичная ленинградская погода.

- Действительно, каждый камень здесь история! - вздохнул Фрунзе.

- Дальше некуда! - отозвался шофер.

И они, навестив Медного Всадника, отправились на Московский вокзал.

6

Чего совсем не умел Фрунзе - это сидеть в кабинете и отдавать распоряжения. У него и кабинет был местом споров, совещаний, разработки проектов. А вообще - Фрунзе любил все видеть сам, все ощупать, представить, а главное - поговорить с людьми, понять людей и поверить им. А поверив, проверить и поторопить.

То он выступает на заседании, посвященном двухлетию Общества друзей Воздушного Флота, то проводит совещание кавалерийских начальников армии и еле успевает перекинуться двумя-тремя словами с Григорием Ивановичем Котовским. А там - совещание Военно-научного общества, где Фрунзе говорит о характере будущей войны, о значении психотехники, о подборе наиболее пригодных людей во все рода войск, так как не всякий может быть, например, летчиком или моряком...