Глава первая.

Этика

***

Фотон

  Стук колёс и граффити безличные,

за окном – не родная земля:

что же держите здесь, заграничные

перелески, болота, поля?

Ностальгию познаю едва ли я:

дела Родине нет до меня.

Здесь семья и родился мой маленький:

пару лет здесь не зря разменял.

Целый день: и заботы, и радости.

Сына старшего, вот, повидал.

Хорошо… Не хватает лишь малости…

Капля с неба… И хлынет вода!

И накроет спасительной свежестью

в жаркий полдень среди тополей,

одарив позабытою нежностью

ленинградских тенистых аллей…

Тихим вечером, медленно тающим,

я пишу в электричке стихи;

для вещей незнакомых пристанище —

вещество поутихших стихий.

Улыбнётся спросонок мелькающий

и привычный, вокзальный перрон.

Не прощаюсь со сказкой пока ещё

и жар-птицу держу за перо.

Мне судьбу – сероглазую спутницу —

не искать в неизвестных мирах;

невесомым фотоном, на улице

освещают стихи  полумрак!

***

Бутафория (поэма)

Невесомым фотоном стихи – то ли дар, то ли блажь —

озаряют  по улице детства счастливый вояж

в той стране,  где зима беспокойно быстра на примерке.

Пусть за окнами вновь нам  едят, протезируют мозг

гуманисты в запасе, сминая в расплавленный воск

на вечерней поверке.

Листья ищут тепла. Этих старых парадных уют

как подножье Олимпа, где лифты бессмертье куют,

зажимая дверьми зазевавшихся мам и младенцев…

В них убористый почерк тинейджеров стенки разъел,

и знакомая клинопись там завершает раздел

понадёжней каденций.

Здесь привычны дела. Многотомные сводки властей

и тоскливые своды судьбы между их челюстей.

Потолки натяжные, работа и взрослые дети:

впятером на квадратах родных. А за выслугу лет —

новый шведский диван да на транспорт бесплатный билет;

и всё те же соседи.

Вереницы домов, иномарки, в метро марш-броски,

а у входа старушки:"Купите – бормочут – носки".

На асфальте реклама: ремонты, Содом и Гоморра;

магазины ночные… Народ тащит с дачи мешки.

Бизнесмены на форумах наглые ловят смешки

прохиндея и вора.

Променять на свободу селёдку под шубой готов

тут не каждый четвёртый… Сознание своры котов

поглощает сознание Божьих созданий;

хоть коты, вроде, тоже  от Бога – орут будь здоров,

если сильно голодные – им не хватает кормов

и без счёта свиданий.

Время смоет следы кафкианских пейзажей на дне

рек, текущих под кожей в немыслимой нам глубине,

всё расставит по полкам… Нулями от доли процента

рассчитает свершенья, провалы, законы смертей…

Свойства ангелов, может, а может, чертей

порождает плацента.

Только здесь вроде чёрной дыры; искорёжена ось

обалдевшей планеты и время расплющено вкось.

По дощатым настилам покойники прошлой державы

валом валят отсюда в распахнутый мир голубой,

где с открытым лицом нас встречает прохожий любой,

бомб не ведая ржавых.

Что ещё не порвали Европу на сотни частей

радикалы, мигранты, политики разных мастей,

в это веришь с трудом, находясь в окружении хладном

обращённых к живым, мертвечиной смердящих речей,

ворожбы на костях и омоновских крепких плечей —

диссонансом  досадным.

Что в ментальности вечера? Пегая,  странная грусть —

словно пёс  ошалелый – и город,   в который не рвусь…

Обыватели топают мимо, лелея заботы…

Мне бы в лица вглядеться, но сеется дождик с небес;

вечных луж зеркала отражают  падение бездн

на исходе субботы.

С доброй феей лесною горланить во все времена,

по зелёному лугу бежать и держать стремена

моего удалого коня в дивном сне послезавтра…

Только вряд ли поможет проверенный этот рецепт;

за спиною,  у входа в идиллию тот же концерт

с чашкой кофе на завтрак.

Мы, пожалуй, повсюду,  осколки империи той —

ведь открыты границы – но держится купол литой,

где кончается тень, привлекая и тех, кто уехал

и тем более тех, кто остался, как шарик Фуко;

кто-то сводит концы, кто-то смаху вмерзает в Юкон