Городскому префекту вдруг вспомнилось, как у него, молодого командующего флотом в Германии, перехватило дыхание от радости, когда его за военные заслуги решили перевести в Дакию и, главное, назначили жалованье в 200 тысяч сестерциев в год! А каким он был сенатором? Да никаким! Это всё Клавдий Помпеян, зять Марка Аврелия, это он ходатайствовал за Пертинакса, чтобы тому присвоили это ожидаемое всеми римлянами звание, хотя тогда Пертинакс и Курию-то в глаза не видел. А всё потому, что он, молодой командир, хотел услужить Марку Аврелию, которого глубоко уважал и безропотно выполнял все его приказы. Император не забывал отмечать его старания. Сначала он назначил его легатом первого легиона, потом началась жестокая резня за Ретийские области, потом Норик. И тогда вновь сам Марк Аврелий назначил его консулом за выдающееся рвение по службе, хотя за долгие годы военной карьеры он так ни разу и не побывал в Риме! Как же ему тогда, по молодости лет, хотелось снять военные доспехи и облачиться в белоснежную тогу сенатора, а то и в тунику консула с широкой каймой пурпурного цвета, и со всеми знаками отличия пройтись по Риму, да так, чтобы все 12 ликторов шли впереди! Или сесть на почетное место на каком-нибудь общественном празднике, чтобы все римские красавицы пялили на него глаза!.. Но планам Марка Аврелия не было суждено сбыться: Кассий поднял против него восстание, и Пертинаксу пришлось в срочном порядке отправляться воевать в Сирию. Потом последовали назначения управлять обеими Мезиями, а вскоре и Дакией. Он успешно справился с заданием императора в этих римских провинциях, и наконец был направлен наместником в Сирию. Смерть Марка Аврелия в Виндобоне от чумы избавила Пертинакса от необходимости бескорыстного служения отечеству, и он вошел во вкус больших денег. Он в деталях помнил, как, будучи консуляром и, управляя поочередно четырьмя консульскими провинциями, торговал освобождениями от работы и военными командировками. Родители Пертинакса к тому времени уже умерли и не оставили сыну никакого наследства. Прибыв в Рим уже очень богатым человеком, он впервые вступил в римскую Курию, хотя и был сенатором много лет. Но не успел он купить себе дом в Риме, как приказом императора Коммода был удален из столицы в родную Лигурию, в имение своего отца. Прибыв в родные Пенаты, Пертинакс скупил много земель и окружил отцовскую сукновальную мастерскую бесчисленным количеством зданий, оставив, впрочем, внешний вид самой постройки неизменным. Три года он успешно занимался торговлей и был счастлив, пока не получил письма от Коммода, в котором император сожалел, что отлучил друга отца от государственных дел, и просил Пертинакса срочно отправится в Британию для усмирения легионеров, поднявших против него восстание. Тогда легионеры были готовы провозгласить императором кого угодно, даже его самого, но он остался верен воинской присяге и, подавив восстание, сумел усмирить легионы.

Был случай, когда самого Пертинакса после одного ожесточенного боя зачислили в списки погибших и даже поспешили направить соответствующее письмо в Рим. Произошло это потому, что после боя долгое время никто не видел его живым, и только после разборки трупов погребальная коллегия обнаружила его, оглушенного, под окровавленной грудой римских воинов. Едва окрепнув, Пертинакс поспешил восстановить в своей армии режим жесткой дисциплины. В ответ легионеры демонстрировали своему командующему нескрываемую вражду. Тогда Пертинакс сам был вынужден написать прошение Коммоду отозвать его в Рим, рекомендовав на свое место Клодия Альбина – искусного командира и жесткого служаку, к которому легионы испытывали некоторую симпатию. Только после того, как Пертинакс успешно справился с делами в проконсульской Африке, он наконец вернулся в Рим и был назначен Коммодом на должность городского префекта. На этом посту Пертинакс проявлял к гражданам величайшую мягкость и терпимость. Его человеческие качества высоко ценились римлянами, особенно на фоне свежих воспоминаний о предыдущем префекте – Фусциане, человеке крайне суровом и грубом. Своей честной службой новый городской префект опять угодил императору Коммоду, да так, что был назначен консулом вторично…

…Как только человек Пертинакса вернулся с подтверждением того, что лично видел, как тело Коммода выносили из палат, городской префект в сопровождении преторианцев спешно покинул свой дом и направился в лагерь, где его уже заждались Лет и Эклект. Весть о скоропостижной кончине императора быстро облетела сонный город, и народ поспешил к храмам и алтарям воздать благодарность богам. Те, кто посмелее, потянулись к Эсквилинскому холму.

Преторианские когорты, охранявшие императора в Риме, пронумерованные от I до IX и помеченные эмблемой скорпиона, совместно с тремя городскими были расквартированы на склоне Эсквилина за пределами Сервиевой стены, что находилась уже в предместьях Рима. Все двенадцать воинских частей численностью по 500 стражников каждая, размещались в одном лагере. К западу от лагеря находилась тренировочная площадка, которая постепенно заполнялась ликующими горожанами. Пертинаксу, окруженному преторианцами, пришлось буквально протискиваться к воротам лагеря. Охранник, услышав пароль, приоткрыл ворота, пропуская вооруженных преторианцев и бородатого старца, облаченного в белую тогу с широкой пурпурной полосой. Едва закрылись ворота, как толпа, прежде выкрикивавшая разные непристойности в адрес покойного императора, перешла на скандирование «Пертинакс! Пертинакс»! Освещенный факелами лагерь был в полном сборе, и Лет наконец торжественно взял слово:

– Император наш Коммод умер от апоплексии, а виноват в такой смерти он сам перед собой! Не соглашался он с нами, дававшими ему всегда наилучшие и спасительные советы, и прожил так, как вы хорошо знаете. Он погиб, задушенный чрезмерной едой. Но вместо него мы и римский народ ведем вам мужа возрастом почтенного, по образу жизни воздержанного, человека испытанной в делах доблести. Старшие из вас испытали его воинские деяния, а остальные много лет уважают его и восхищаются как городским префектом. Его власть будет радовать не только вас, являющихся его телохранителями, но и тех, кто размещен по берегам рек и границе Римской империи, они тоже хранят в памяти его испытанные деяния. Хватит подкупать варваров деньгами, они покорятся нам из страха, как когда-то они покорялись ему, когда он командовал войсками!

Ответная речь Пертинакса была также краткой, поскольку всё, что преторианцы желали услышать, должно было уместиться в ответе на один вопрос: «Сколько?» – сколько получит каждый преторианец от нового императора в качестве подарка, если они провозгласят его Августом. Публий Гельвий Пертинакс, поблагодарив Лета и Эклекта за доверие, назвал долгожданную сумму подарка: каждому преторианцу будет выдано по двенадцать тысяч сестерциев. Простому народу пожаловали по 100 денариев на каждого. Преторианцы ожидали большего но, скорее под давлением всеобщего народного воодушевления, чем по здравому смыслу, признали императором Пертинакса тут же, в лагере, присягнув ему на верность.

Из лагеря в Сенат Пертинакса провожала охрана Эклекта, но двери Курии оказались закрытыми, поскольку никто не мог найти сторожа в столь поздний час холодной зимней ночи. Пертинакс временно отсиживался в соседнем храме Конкордии, когда к нему подошел Клавдий Помпеян, и был искренне рад появлению своего друга, ему даже показалось, что усталость и головная боль немного отступили. Зять Марка Аврелия, укутанный в сенаторскую тогу, крепко обнял Пертинакса и принялся оплакивать участь Коммода. Оглядевшись по сторонам, Пертинакс шепотом, припав к уху друга, стал уговаривать его принять императорскую власть вместо себя, упирая на государственный опыт Клавдия и уважение, с которым к нему относилось большинство сенаторов, но тот, даже не дослушав, отверг его просьбу, объясняя это решительными намерениями Эмилия Лета видеть принцепсом в Сенате только Пертинакса и готовностью войск преторианской гвардии при любых обстоятельствах и во всем быть солидарными с мнением своего командира. Вскоре к зданию Курии подтянулись все главные должностные лица, появились и консулы. Нашелся и сторож с ключами. Пришли все, кому срочно были направлены личные извещения. Заседание Сената проходило при открытых дверях. Сенаторы заняли свои скамьи, курульные магистраты уселись на особых креслах, трибуны сели на свои места, председатель разместился, как всегда, на возвышении. По заведенному порядку до заседания были произведены ауспиции[12].