Вот и весь твой реальный опыт, вот и всё, что ты можешь поведать миру.

Конрад идёт на кухню. Открывает кран. Долго ждёт, пока потечёт ржавая вода. Хлынула... Не рассчитал - аж на пол брызжет. Конрад наполняет чайник. Берёт спичку, открывает газ. Чиркает спичкой - пламени нет. Чиркает другой - эффект тот же... Запах газа расползается по кухне. Чиркает третьей... Спичек-то кот наплакал... Запах газа всё сильней... Растудыть! Это ж не та конфорка! Четвёртой спичкой Конрад зажигает ту конфорку. Ставит табурет рядом с плитой, садится на него - так теплей. Ждёт, пока закипит чайник. Чайник не закипает, лишь накаляется сбоку - он стоит не на конфорке, а рядом с ней... Конрад, матерясь, ставит чайник на конфорку... Теперь не забыть бы вовремя выключить... Нет, не выключить - снять с конфорки, а то холодина-то какая... Пока вода греется, можно сухариков погрызть. По зубам ли тебе, Конрад, эти сухари? Они ж всё равно что каменные, а зубы твои, давно не чищенные, сгнили и шатаются...

Было таки одно доброе дело, которое он мог сделать для всех без исключения. Единственное, что он как следует мог и чего категорически не хотел. Оставить людей в покое и избавить их от себя.

Воспоминание 20 (13 лет от роду). Чужой захарканный подъезд, настенная порноживопись окрестной урлы. Конрад колотится всем телом о неподатливую дверь. Фиг высадишь, хиляк...

- Лотти! Лоттхен! Маленькая, открой. Я знаю, что ты дома. Лоттхен, красавица... Я же хочу задать один-единственный вопрос...

Конрад робко, но настырно давит кнопку звонка. Он не в состоянии слушать тишину. Звонок верещит райским соловьём каждые пять секунд в течение трёх минут. Отдохнув за это время, Конрад по новой включает тонюсенький умоляюще-хнычущий голосишко.

- Лоттхен!.. Радость моя... Только один вопрос... - Неужели? О счастье... Дверь неприступной крепости медленно открывается. На пороге вырастает монументально-сокрушительная фигура Защитника Хорошеньких Девочек От Сумасшедшей Шантрапы. Папаша.

- Молодой человек!.. - интеллигентно, но грозно басит Защитник Девочек. - Если этот концерт сей же час не прекратится, приму крутые меры.

Любопытные лоттины кудряшки показываются из-за его спины, но дверь тут же захлопывается, едва не прищемив Конраду нос и правую руку. Если прислушаться, за осаждённой дверью идёт военно-семейный совет.

- Лоттхен! И вы, родители!.. Впустите меня... Я же не враг вам... - Конрад одновременно звонит, стучит и воет: - Спасите!

Отпирается соседняя дверь. Выскакивает поддатый мужичишко в трусах и майке. Он пытается спасти Конрада с помощью пинков, приговаривая всякие слова не для печати. Он тщедушный, но вполне подвижный и проворный, чтобы спустить с лестницы.

Ноет ушибленное темя. Ноет разодранная криком глотка. Слюна течёт из кривящегося рта... Даже не отряхнувшись, Конрад вновь идёт на таран:

- Только один вопрос, Шарлотта! Ответь мне, солнышко - где я? кто я?! на что я гожусь?! как мне жить дальше?! - в ход идёт весь стандартный набор вариаций "одного вопроса".

Хотите - верьте, хотите - нет, но появляются дюжие бравые санитары из уголовников-медвежатников. Больной бьётся как рыбка на сковородке, но пара тумаков под дыхало делает его шёлковым. Его упаковывают, кидают в "Скорую" и увозят в Земляничные Поляны. Высовывается очаровательный носик Лоттхен - ей интересно, как это делается.

Слушайте, да были бы у него вообще какие неформальные контакты с внешним миром, если б не доставал он окружающих мольбой о спасении, не предлагал всем подряд роль гуру или мессии?

И длинной вереницей неслись в его воспоминаниях укоризненные, насмешливые, добродушные, равнодушные, участливые, гадливые физиономии тех, к кому он апеллировал. Непроницаемые маски светил психологии и психиатрии. Потерянные лица родителей. Снисходительные ухмылки кандидатов в собутыльники. Неотмирные лики знатоков восточной философии. Даже задушевная борода популярного в среде интеллигенции попа.

Большинство жертв изощрённого террора пускалось наутёк сразу, как от зачумленного. "Ты, братец, больной, лечиться надо", - заявляли одни. "Ты, братец, мазохист, гиперрефлексия - весь кайф твоей жизни, сладчайшее наслаждение, без которого не можешь", - считали другие. Позже (когда он повзрослел, научился говорить почти без надрыва) распространилась третья версия: "Ты, братец, позёр". Странно... Вряд ли стоит напоминать, когда вышла из моды чайльд-гарольдовщина.

Но если кто хоть ненадолго соглашался стать няней для великовозрастного нюни, Конрад с готовностью садился на подставленную шею и заклёвывал своими проблемами до полусмерти.

Воз и маленькую тележку ответов и советов он однажды на досуге систематизировал. Вот наиболее характерные:

- Мир в вашем восприятии чересчур жёстко структурирован; этого быть не должно!

- Мир в вашем восприятии разорван на отдельные фрагменты; этого быть не должно!

- Не зацикливайтесь!

- Не разбрасывайтесь!

- Пожалейте себя (нервные клетки не восстанавливаются)!

- Перестаньте жалеть себя!

- Делайте, что вам хочется!

- Учитесь властвовать собою!

- Живите как живётся (плывите по течению)!

- Преодолевайте!

- Поменьше серьёзности!

- Пора и повзрослеть бы!

- Не усложняйте!

- Копайте глубже!

- Доверьтесь себе!

- Ломайте себя!

- Не слушайте вы никого!

- Выньте вату из ушей!

- Вы сами себя в угол загоняете!

- Не надо ломиться в открытую дверь!

- Летайте!

- Перестаньте хотеть невозможного, вернитесь на грешную землю!

Каждый императив - вроде надписи на камне, но вглядишься попристальней - скользкая ящерица: в руках ловца оторванный хвост, а сама из кустов язык показывает. Понимаете ли, одни, скажем считают "витание в облаках" и отказ "вернуться на грешную землю" признаком "разбросанности", другие же, наоборот - "зацикленности". В свою очередь, для одних "зацикленность" сопряжена со склонностью "усложнять", для других - с нежеланием "копать вглубь". "Жить как живётся" кое для кого почти то же, что "властвовать собою", а кое для кого другого - синоним к "делать что хочешь". Поэтому, кстати, дальше систематизации дело не пошло: сквозь ячейки классификации юркие императивы легко проскакивали.

Чтой-то там завалялось? Бычок с фильтром? Вот удача-то! Со времён маргаритиного приезда уцелел, родимый... Не бычок - бычище... Хорошо живёшь, Гретхен...

Конрад суёт бычок в рот, случайно даже тем концом, каким надо. Прикуривает от конфорки - экономия... От хорошего табака отвык - бьётся в судорогах кашля. Постепенно затихает. Ноздри его - как два тухнущих вулкана - испускают сизоватый дымок. Кайф всё-таки. Только ворчливый желудок вздыхает по пастеризованному молочку...

Где же я тебе молочка достану, бедный брат Желудок? Может, тебе кашку сварить? Крупы остались... Ох, лениво варить кашку... Перебьёшься чайком с сухарями. Спасибо Анхен-хозяюшке, насушила на всю зиму.

Вот незадача: чем больше лезли вон из кожи помощники-спасители, тем нервознее, тем психованней становился спасаемый.

Воспоминание 21 (11 лет от роду). На группе общения в психиатрической клинике Конрад - единственный приходящий с воли среди пациентов "в законе". Сегодня даже Луиза пришла вместе с ним. Очередь Конрада солировать.

О чём? Да о том, что ни к чему не способен, что ничего не может, что облом повсюду как в своё время с цветиком-семицветиком.

В ответ его кормят фразами типа "Выньте вату из ушей" и "Не надо ломиться в открытую дверь".

Конрад лезет в уши - и не находит ваты; сера одна. И двери, которая открыта, не находит. Есть только глухая стена - сплошная стена непонимания. Внутри его копится дурная энергия, образует запруду, ревмя ревя и рвясь на волю.