Верно отмечая противоречивость концепции "пролетарского права" и ее расхождение с марксистско-ленинскими доктринальными представлениями о буржуазном "равном праве" после пролетарской революции, авторы статьи, в свою очередь, тоже оказывались в тупике, поскольку признаваемое ими "советское право" расходилось с этими доктринальными представлениями не меньше, чем конструкция "пролетарского права".
К тому же сведение советского права к форме политики пролетариата по существу означало отрицание права как самостоятельного и специфического феномена, отличного и независимого от политики пролетарской диктатуры. В этом подходе не право определяло форму политики, а политика определяла право, правовую форму регламентации. Право, таким образом, полностью подменялось политикой, политической целесообразностью, текучкой и конъюнктурой политики переходного периода.
Там, где нет права, не может быть, конечно, и "юридической системы". Авторы же передовицы, с одной стороны, говорят о наличии права (в виде "советского права"), а с другой стороны, о невозможности и ненужности соответствующей "юридической системы", "ибо мы не собираемся консервировать данную стадию переходного периода, ибо допущение капиталистических элементов, отраженное в нашем ГК, мы рассматриваем как явление временное, ибо наша политика рассчитана на окончательную победу социалистических элементов над капиталистическими и представляет собой систематическое продвижение от одной стадии к другой"[371].
В этом нескончаемом (до полного коммунизма) потоке переходов в качестве "советского права" трактуются фактически партийно-политические требования и нормы. "Правящая партия, — подчеркивает журнал, — главная пружина диктатуры. Товарищи, не понимающие важности ее роли в системе диктатуры пролетариата, по существу скатываются к буржуазному юридическому пониманию государства"[372].
В названной передовице журнала были подвергнуты критике и другие направления тогдашнего правопонимания, в частности, взгляды Л. Резцова и А. Стальгевича.
При этом позиция Резцова была охарактеризована как "нормативистско-идеологическая концепция буржуазного юридического мировоззрения"[373]. Резцов обвинял Пашуканиса, в частности, в том, что он игнорирует понятие нормы как "внешнего авторитетного веления", значение государственной власти в процессе формирования правового отношения, "нормативно-репрессивные" характеристики права и т. д.[374] "Вместо того, — писал Резцов, — чтобы проследить диалектическое взаимодействие авторитарно-нормативного и эгалитарно-отношенческого" элемента в праве, Е. Пашуканис механически "снимает" "дурную сторону"[375].
Корень правовой идеологии, по Резцову, нужно искать не в эквивалентных отношениях товаропроизводителей (как это делал Пашуканис), а в отношениях "кулачного типа" (т. е. в насилии), в отношениях господства и подчинения. "Фактическая сторона первичного правового отношения — привилегия, идеологическая его сторона — норма (прежде всего религиозно обоснованная). Исторически изменяются формы собственности, но право всегда остается и останется нормативной защитой собственнической привилегии. Право — идеологизированная привилегия. Это не только существенная, но и исчерпывающая по существу его характеристика"[376].
Выдавая социалистическое "нормирование" за нормы права ("право-норму") при социализме, Резцов по существу игнорировал специфику правовой нормы и права в целом. Его "нормативизму" не хватало как раз юридичности. Впрочем, это типичный порок всех направлений советско-позитивистского толкования права как результата властно-принудительного нормотворчества.
В дискуссиях о правопонимании 20—30-х годов заметную роль играл А.Стальгевич. Сперва он в целом находился под влиянием меновой концепции Пашуканиса. Так, в работе 1928 г. он писал, что "в отношениях товарного оборота, в отношениях рынка коренится наше понимание права", что "право является формой экономических отношений субъектов в процессе товарного оборота" и т. д.[377] В дальнейшем он начал критиковать позицию Пашуканиса и поддерживать ряд положений подхода Стучки, хотя и воздерживался от характеристики советского права как пролетарского права[378].
Особое, новое качество советского права, согласно Стальгевичу, определяется диктатурой пролетариата и социалистической плановостью. "Диктатура пролетариата, представляющая неограниченную власть пролетариата, — писал он, — в известном смысле и является содержанием революционной законности и советского права, хотя сама диктатура пролетариата к содержанию законности и права не сводится[379].
Отождествление советского права с характеристиками и свойствами диктатуры пролетариата по существу означало отрицание правового качества советского права. Показательно, что одним из новых свойств советского права, по Стальгевичу, является "диалектическое превращение в неправо". "Построенная на основе марксистско-ленинской диалектики общая теория права, — отмечал Стальгевич, — раскрывает сущность права как системы (порядка или формы) общественных отношений, которая коренится в процессе товарного производства и обмена, в революционном развитии и ломке экономических формаций классового общества меняет свой характер; соответствуя интересам господствующего класса, охраняется его организованной силой — государством; в условиях переходного периода и новых форм классовой борьбы приобретает новое качество (диктатура пролетариата, социальная плановость, диалектическое превращение в неправо), и, при социализме вместе с государством отмирая, окончательно исчезнет (засыпая) на высшей стадии коммунизма"[380].
С этих довольно путанных позиций Стальгевич весьма резко критиковал взгляды не только Пашуканиса, но и многих других юристов (И. Разумовского, А. Рейснера, М. Резунова, А. Ангарова, Я. Бермана, М. Доценко, Е. Коровина, Ф. Корнилова, Э. Понтовича и др.). Особо острые нападки адресовал он Пашуканису, безосновательно приписывая ему идеализм, оппортунизм, защиту взглядов И. Бухарина и т. д.
В свою очередь, позиция Стальгевича в эти годы была подвергнута критике Пашуканисом и его сторонниками (Як. Берманом, М. Доценко и др.)[381].
В духе представлений Стучки о "пролетарском праве" концепцию Пашуканиса (за отрицание "классового начала" и т. д.) отвергал С. Либерман[382]. Он призывал наряду с психологическими взглядами Рейснера, концепцией социальных функций Гойхбарга, юридическим догматизмом Шретера и др. подвергнуть критике и меновую теорию права Пашуканиса, защищаемую "значительным числом товарищей"[383]. Право, по его утверждению, вызвано к жизни не отношениями эквивалентного обмена, а "потребностями господства-подчинения одним классом другого класса"[384]. При таком подходе наличие диктатуры пролетариата предстает как бесспорный аргумент в пользу пролетарского права. "Ссылки на то, что и при социализме сохраняется "буржуазное право", следовательно, предположение о существовании между буржуазным правом и "буржуазным правом" пролетарского права, нисколько не убедительны, ибо и в промежутке между буржуазным государством и "буржуазным государством без буржуазии" в эпоху социализма существует, как известно, государство, именуемое пролетарской диктатурой"[385].
