Норвежец понял, что квен ни в чем не уступает ему, и перестал сторониться соседа. Норвежцы стали выдавать своих дочерей замуж за квенов, квены сватали им своих, и они слились в одно. Получилось еще более выносливое поколение, продолжавшее, когда старое поколение вымерло, борьбу с морем. Так возникли полярные люди.

Кочевники-лопари видели, как оседлый народ подчинил себе землю, но не ощущали в себе потребности подражать ему. Вместе со своими оленьими стадами продолжали они странствовать по обширной пустыне. Новые времена и крупные исторические перемены не выводили их из равновесия…

Они редко спускались к оседло живущим у соленой воды. Те причиняли им одни лишь неприятности. Они прогнали их обратно в горы, когда оленям хотелось спуститься к фиорду и полизать соленые камни. Внизу жил злой народ, и лопари были рады, что уходили от него, и странствовали под дрожащими снопами северного сияния, загоравшегося на низком небе; они убегали от него в безграничные просторы горной пустыни.

Так рассказывают лопарские сказания о трех племенах, встретившихся в полярной стране…

II. В рыбачьем поселке квенов.

Рыбацкий промысловый катер «Филистер» стоял в большом рыбацком поселке в восточной части Финмаркена. Тяжеловесный гранитный мол массивной стеной выступал из моря, образовав большую гавань, хорошо защищенную от громадного Северного Ледовитого моря. Белоголовые волны серого и неспокойного моря ударялись о мол и опять убегали в породившую их глубину…

Даже когда море, от волнения став белоснежным, ударялось о мол, внутри глубокой бухты, за гранитной стеной, вода оставалась черной и неподвижной.

В том месте, где мол меньше всего подвергался нападению неистового моря, в серой массе гранита виднелось отверстие, сквозь которое рыбацкие катера и пароходы проникали в большую бухту с неподвижной поверхностью. Несколько тысяч катеров могло войти в бухту, и все-таки оставалось еще достаточно места для крупных рейсовых пароходов, приходивших и уходивших в определенные дни.

Рыбацкий поселок был так густо застроен, что скорее походил на город, чем на рыбацкое местечко. В нем были дома старые и новые. Старые помещались в южной части — низкие невзрачные домишки, рассеянные на плоском и бесцветном клочке земли, представлявшем собою безлесный, подверженный сильным ветрам, полуостров. Море нанесло сюда невысокий вал коричневого песка, поднятого им со дна в ненастные и бурные зимние дни.

Внизу у самой бухты, в этой южной части, дома в некоторых местах стояли так тесно, что в узкие переулки между ними с трудом мог протиснуться только один человек. Кажется, что эти низкие рыбацкие хижины, как испуганное стадо животных, тесно прижимались друг к другу и, спасаясь от врага, сбежали на коричневый песок, принесенный сюда морем еще до того, когда был выстроен мол. Бури так свирепо обращались с хижинами, что во многих местах сплющили их. Крыша упиралась в крышу, образуя некоторую защиту от непогоды. Здесь жили большей частью квены, суровый, сварливый народ, любящий бороться с морем. Полсотни лет, а может быть и больше, прожили они на полуострове, прежде чем выстроили мол. Трудное это было время для них. Когда белые пенистые волны под низким ненастным небом катились на полуостров, то никак нельзя было поручиться за целость их домов. Квены устанавливали деревянные срубы своих домов на низких глиняных фундаментах, и нередко буря и натиск волн наполовину срывали их с этих оснований.

Но ни буря, ни море не могли запугать квенов. Они продолжали упрямо оставаться на месте, даже когда приливом сносило их дома. Они не уходили, так как перед пустынным берегом стояли в море горы рыб, служивших пищей для многих голодных ртов. Пока рыба— там, нечего бояться голода.

Квены вели жестокую и упорную борьбу с Северным Ледовитым морем, прежде чем был выстроен мол, защитивший их. Теперь, когда море не накидывалось больше на низкий берег полуострова, и тяжелый каменный мол загородил поселок, все местечко изменило свой вид. Красные, желтые и белые домики возникли на песке в северной части, образуя правильные кварталы и улицы. Новые пришельцы придали местечку совсем иной вид.

Новая застройка помещалась на порядочном расстоянии от старой. Широкий пояс пакгаузов, амбаров и лавок тянулся по рыбацкому поселку между новым и старым, между норвежцами и квенами.

В глубине бухты стояли теперь стройные суда с высокими мачтами, своим благородным видом резко отличавшиеся от беспорядочно столпившихся катеров. Это были черные, белые и серые русские шхуны, пришедшие из Белого моря закупать рыбу. Это были шхуны из Архангельска, Кеми, Кандалакши, называемые поморскими шхунами, — и во всех морях, где они появлялись, любовались их красивым видом.

Целый лес стройных мачт на русских шхунах возникал в рыбацких поселках, и деревья этого леса были немного выше всякого другого мачтового леса.

На чистой вымытой и блестящей палубе шхун стояли высокие русые парни, и внешность их вовсе не походила на внешность других рыбаков. Они одеты в шубы, и на ногах у них высокие сапоги. Некоторые из них рябые — последствие оспы, — но у всех крупные белые зубы, и они всегда улыбаются.

_{Тип русского помора из числа приезжающих в Финмаркен на своих шхунах для закупки трески и другой рыбы}

Поморские корабли назывались «Антонов» или «Богданов», «Орлов» или «Кучин» и принадлежали торговцам, которые много поколений подряд специализировались на купле рыбы у Финмаркенских берегов. Прежде их шхуны привозили березовую кору и муку, которую и обменивали на рыбу, почему-либо отвергнутую норвежскими купцами. Поморы покупали даже каменную и голубую камбалу — рыбу, которую норвежцы и квены обычно кидали обратно в море. А русские солили эту из моря вытащенную «нечисть», нагружали ею свои шхуны и увозили ее домой. А когда позднее рыбаки перестали употреблять русскую муку и русскую кору, поморы стали платить норвежскими деньгами, и платили хорошо. Обыкновенно норвежских рыбаков, сдавших свой улов и собиравшихся поручить следуемую им плату, поморы приглашали к себе на шхуну в светлую и поместительную каюту и угощали там чаем. Потом поморы приносили шкатулки с орехами и леденцами и просили рыбаков передать это их женам, когда они поедут к себе домой. Эти светловолосые поморы придавали рыбацкому местечку своеобразный отпечаток, и каждый год так же неизбежно, как наступает весна, приплывали они в Финмаркен.

III. Шкипер Сальми.

Уже неделя прошла с тех пор, как катер «Филистер» прибыл в рыбацкий поселок, а в восточной части Финмар-кена все еще стояла зима. Каждый день над серым морем проплывали белые снежные облака, и холод больно щипал лицо: Все говорило за то, что весна в этом году наступит еще не скоро. Была уже середина апреля, а все еще стояли морозы, и солнце не показывалось.

Песчанка, маленькая блестящая рыбка, которая громадными стаями обычно в это время подходила к Финмаркенскому берегу, еще не показывалась, а до ее появления о рыбной ловле не могло быть и речи. Ведь треска всегда идет за песчанкой. Как только в неглубокой воде, среди подвижных блестящих стай песчанки появится треска, которая глотает их, так сейчас же начинается лов, но в этом году вдоль всего берега громадного моря не видно было ни одной песчанки.

Во всем рыбацком поселке только и говорили, что о песчанке, маленькой блестящей рыбке, которая побуждала треску в таком громадном количестве приплывать к Финмаркенскому берегу, что в море получалось как бы второе дно.

Молодой шкипер «Филистера» Сальми тяготился вынужденным бездельем. Такая тоска целыми днями, сложа руки, сидеть в каюте! Люди убивали время, без конца жуя хлеб и зевая. Старый матрос Мелькерсен вылезал из каюты только за крайней нуждой.