Вечер. У нас праздник: приехал Михаил Кольцов. Наш Миша. Вот кого послушать! Как глубоко понимает он эту непростую чужую жизнь со всеми тонкостями психологии, обычаев, расстановки политических сил, как умеет емко и просто все изложить и объяснить. По отрывистым рассказам можно представить, какой ценой даются ему эти знания: ходил в поиск с разведчиками, останавливал отступающих бойцов, дискутировал с дипломатами, просвещал анархистов, выколачивал боеприпасы...

Ему приятно сидеть среди своих, потягивать крепкий чай, переброситься словом, просто помолчать. Сейчас он с улыбкой наблюдает, как Матюнин и Мирошниченко выясняют свои бесконечные отношения.

- А в чем дело? - Кольцов с интересом следит за их перепалкой.

- Да вот ведь дело какое, - пояснил Матюнин. - Дежурило наше звено. Вспорхнула ракета. Одна, значит, дежурному звену. Три - всем. Ну поднялись, развернулись к аэродрому вновь, чтобы глянуть, куда нас нацеливают. Стрела указывала на северо-запад.

Пошли в том направлении и вскоре заметили его, голубчика. Крался под самыми облаками. То уйдет в них, то вновь покажется. Наконец настигли. Вот здесь я чуть не выскочил на очередь, пущенную Николаем по фашисту!

- Ладно, - недовольно заканчивает рассказ Мирошниченко, потому что Матюнин пускается в длинные объяснения, что и как было. - Главное, мы приземлили того франкиста.

- Постойте, постойте, - оживляется Кольцов. - Я случаи этот помню. А знаете, что вы посадили франкиста именно в наиболее полном смысле слова?

Все настораживаются.

- В полном смысле?.. - неуверенно переспрашивает Матюнин.

- Как же! Первого франкиста. Брата вожака мятежников - Района Франко. Известный в Испании летчик, ас. Возвращался из Германии, где вел переговоры о новых поставках оружия.

- О-о! - загудели вокруг. - Вот так добыча! У вашего звена теперь личные счеты с самим каудильо...

Весь следующий день прошел в напряженном ожидании. То и дело посматривали на небо. Кончит ли низвергаться эта мешанина дождя и снега? Оправдывается ли прогноз метеорологов? От стоящего поодаль автомобиля доносятся возбужденные голоса. Это спорили между собой два Матео.

- Коммунисты с самого начала были за регулярную армию, - наступал Матео-маленький, - за введение комиссаров. А ваши социалисты во главе с премьер-министром Ларго Кабальеро все хитрили, пятились от этих вопросов, революции то и дело палки ставили в колеса.

Матео-большой принадлежал к социалистической партии и в споре с техником сейчас чувствовал себя явно неуверенно.

- Мы хотели более демократично решать вопросы обороны.

- Нужна диктатура рабочих! - горячился техник. - У России учиться надо. У Маркса, у Ленина. А вы болеете болезнями Второго Интернационала.

- Но должна же новая армия чем-то отличаться от старой, - не сдавался Матео-большой. - А ты опять - диктатура, дисциплина. Должен же солдат новой армии почувствовать какую-то свободу?

- Он за нее драться должен... Скажи спасибо коммунистам, что регулярная армия все же создается... И хорошо, есть у кого поучиться: советские военные показывают пример организованности, дисциплины, четкости. А что, не так?

Под мышкой Матео-большой держит термос. Он спешит прекратить спор и обращается ко мне:

- Горячий кофе. На дорожку, а?

Вот и сигнал на вылет. Бомбы подвешены, пулеметы заряжены, баки полные...

Позднее английская "Дейли телеграф" писала об условиях нашей адской работы: "Два дня тому назад корреспондент наблюдал за разведкой, производимой одиннадцатью правительственными самолетами под проливным дождем, при ветре силой в 60 миль в час... "

Замысел нашего командования: нанести первый удар по войскам, проходящим через ущелье. Летим низко. Серой полоской тянется Французское шоссе. Вот первые машины. Проходим дальше. Не надо даже целиться, бомбы летят точно на дорогу. Возвращаемся - и вновь в небо.

Несколько дней действовал беспрерывный конвейер. За это время фашистская авиация так и не появилась.

Вечером после полетов читаем газету. Самое интересное - вслух. Там подробно описаны успехи республиканцев. Особенно хвалят авиацию и танки. Говорят об огромных потерях итальянцев.

- Ну что, курносые, - говорит Рычагов, - генерал Дуглас разрешил нам посмотреть на свою работу.

Автобус шел по знакомому с высоты Французскому шоссе. Но теперь оно иное. Ничего живого на нем. В кюветах, заполненных водой и грязью, машина на машине, ведь шли они в два-три ряда, орудия, трупы врагов.

В селении возле церкви остановились. Двое республиканцев конвоируют пленного.

- Подведите его сюда, - потребовал Смушкевич. - Кто вы?

- Майор. Командир батальона,

- Где ваш батальон?

Майор поднял смертельно усталые глаза, повел ими в сторону.

- Здесь, в канавах. Они уже не встанут.

Закачал головой, лицо выражало недоумение.

- Так просчитаться! Так просчитаться!

- Вас разбила авиация? - спросил Смушкевич.

- Авиация. А то кто же? Они были в ударе. Почти винтами рубили. Это был ужас...

Чуть подальше, на не так размоченном пригорке, увидели группу людей. Узнали плотного, в большой кепке, всем своим видом напоминающего степенного провинциального служащего, генерала Павловича - Мерецкова, подвижного Павлито - Родимцева. Здесь Кольцов, Хемингуэй, другие журналисты.

Хемингуэй кивнул головой и показал большой палец. Кольцов ввалился в нашу гурьбу.

- Молодцы! Это - отличная победа.

После этого была еще одна приятная встреча. Приезжала на аэродром Долорес Ибаррури. Останавливалась, радостно здоровалась, трогала заплаты на самолетах. Все собрались ее послушать.

- Сражение при Гвадалахаре, - говорила Долорес, - крупнейшая победа. Сорван еще один удар по Мадриду. Свыше пятидесяти тысяч итальянцев участвовало в этом подлом и коварном походе. По предварительным данным, они потеряли в сражении до десяти тысяч убитыми и ранеными.

Закончила она простыми словами, по-матерински прижимая руки к сердцу:

- Испания вас благодарит!

Прощай Испания!

У пирса покачивается судно. Оно поглотило в свое нутро множество ящиков с апельсинами, их повезут испанским детям, для которых СССР стал второй родиной. Еще погрузили разрезанного на части "юнкерса", немецкие осветительные бомбы, образцы патронов к итальянским крупнокалиберным пулеметам - оружие врага надо тщательно изучать.

Десять месяцев сражается Испанская республика. Она будет сражаться еще почти два года. Лишь в самом конце войны франкисты смогут взять Мадрид сердце республики билось до последнего.

Корабль отходит от стены. Здесь, в бухте, его вздымают уже приглушенные валы, а там, в открытом море, они разъяренно взвиваются к небу.

Стоим на палубе, всматриваемся в уходящую качающуюся землю.

* * *

Здесь вблизи мы увидели фашизм.

Здесь прошел еще одну историческую закалку пролетарский интернационализм, в этом горниле были и мы.

Здесь могилы наших товарищей. Чуть позже Михаил Кольцов привезет родным Сергея Тархова ключик от его последнего пристанища.

Здесь осталась сражаться новая смена, новая славная когорта советских пилотов. Вскоре отличатся Михаил Якушин и Анатолий Серов - пионеры применения истребителей в ночных боях. 27 и 28 июля они собьют в кромешной тьме по "юнкерсу". Евгений Степанов совершит воздушный таран. Иван Волощук, направляясь к самолету, упадет в обморок от переутомления, а Петра Бутрыма механик будет подсаживать в кабину, так как сил на это у летчика уже не было...

И сейчас плывет к берегам этой пылающей страны мой друг Леня Ерохин. С ним мы так и не встретимся. Когда я ступлю на родную землю, его предадут земле здесь, и троекратный салют сухо разорвет над ним жаркий испанский воздух.

Потом подсчитают: всего около трех тысяч советских добровольцев сражалось в Испании, почти двести из них остались в ней навсегда.

Когда объявили о нашем возвращении, два дня оба Матео ходили, как больные.