– Тогда давайте поговорим о кино. – Она пролистала стопку заметок. Ей было лет двадцать пять, и она была одновременно привлекательной и бесполой. Я предположил, что это одна из женщин, которые были тогда на завтраке, то ли Динна, то ли Тайна.
Вдруг она на чем-то споткнулась и прочла:
– «Я знал невесту, когда она танцевала рок-н-ролл»?
– Кто это написал? Эта фраза из другого фильма.
Она кивнула.
– Короче, должна вам сказать, что ваш сценарный план… можно назвать спорным. Эта история про Мэнсона – мы не уверены, что она прокатит. Мы можем обойтись без него?
– Но в этом-то вся суть. Я хочу сказать, что книга называется «Сыны человеческие», и она посвящена его детям. Если выбросить Мэнсона, мало что останется, не так ли? Ведь вы купили права на экранизацию именно этой книги. – Я протянул ей книгу, свой талисман. – Отказаться от образа Мэнсона, не знаю, это все равно что заказать пиццу, а когда ее привезут, сетовать на то, что она плоская, круглая и покрыта сыром и томатным соусом.
По ней нельзя было определить, слышала ли она хоть что-то из того, что я сказал.
Она спросила:
– Как вам название «Головорезы»?
– Не знаю. Речь о фильме по моей книге?
– Мы бы не хотели, чтобы люди решили, что речь пойдет о религии. Сыны человеческие. Звучит так, словно фильм антихристианский.
– Ну, можно сказать, я действительно подразумеваю, что сила, которой обладают дети Мэнсона, в известном смысле от дьявола.
– Ах вот как?
– Я говорю об этом в книге.
Ей удалось изобразить жалостный взгляд, из разряда тех, каким смотрят только люди, знающие, что книги – в лучшем случае права на вольную экранизацию, которой можно одарить остальное человечество.
– Ну, я не думаю, что студия сочтет это приемлемым, – сказала она.
– Вы знаете, кто такая Джун Линкольн? – спросил я.
Она покачала головой.
– А Дэвид Гэмбол? Джейкоб Клейн?
Она снова покачала головой, на этот раз немного нетерпеливо. И протянула мне список, по ее мнению, необходимых исправлений, из которого следовало, что я должен переделать практически все. На страничке было указано «кому»: мне и еще нескольким человекам, чьих имен я не сумел распознать, а еще на ней значилось «от кого»: от Донны Лири.
Я сказал:
– Спасибо, Донна, – и направился обратно в отель.
Целый день я был не в духе. А потом придумал способ переделать сценарный план, чтобы учесть все замечания, приведенные в списке.
Еще день я размышлял, несколько дней писал и наконец факсом отправил третий вариант на студию.
Праведник Дундас, убедившись в моем искреннем интересе к Джун Линкольн, принес мне свой альбом, и я обнаружил, что это псевдоним родившейся в 1903 году Рут Баумгартен, назвавшейся так в честь месяца июня и президента Америки. Это был старый альбом в кожаном переплете, размером и весом напоминавший фамильную Библию. Когда она умерла, ей было двадцать четыре года.
– Жаль, вы ее не видели, – сказал Праведник Дундас. – А фильмов с ее участием почти не сохранилось. Она была такой талантливой. Она была самой большой из всех звезд.
– Она была хорошей актрисой?
Он решительно покачал головой:
– Неа.
– Или необыкновенной красавицей? Если это так, значит, я чего-то не заметил.
Он снова покачал головой.
– Камера ее любила, это точно. Но дело не в этом. Среди девочек на подпевке многие были красивее ее.
– Тогда что же?
– Она была звездой, – пожал он плечами, – и этим все сказано.
Я перелистывал страницы: вырезки с отзывами о фильмах, о которых я никогда не слышал, и оригиналы и копии которых утрачены много лет назад, потеряны или уничтожены огнем: нитратная пленка отличалась повышенной пожароопасностью; вырезки из иллюстрированных журналов: Джун Линкольн, занятая в роли, Джун Линкольн на отдыхе, Джун Линкольн на съемках «Рубахи ростовщика», Джун Линкольн в огромном меховом манто, позволяющем датировать снимок точнее, чем странная прическа и неизменная сигарета.
– Вы ее любили?
– Не так, как любят женщин…
Мы помолчали, и он перелистнул страницу.
– Моя жена убила бы меня, если бы сейчас услышала.
Снова молчание.
– Ну да. Тощая мертвая белая женщина. Возможно, что и любил. – Он закрыл альбом.
– Но ведь для вас она не умерла, не так ли?
Он покачал головой. И ушел. А альбом остался у меня.
Секрет иллюзии «Греза художника» заключался в следующем: женщину плотно привязывали к обратной стороне полотна. Полотно было дополнительно укреплено проволокой, и когда художник легко и небрежно вносил на сцену холст и ставил его на мольберт, женщина там уже была. А само полотно было устроено как штора и могло подниматься и опускаться.
А иллюзия «Заколдованная створка» выполнялась с помощью зеркал: зеркало, поставленное под определенным углом, отражало лица людей, стоявших за кулисами.
И сегодня многие иллюзионисты используют на своих представлениях зеркала, чтобы заставить зрителей думать, будто они видят то, чего нет.
Это просто, если вы знаете, как это делать.
– Прежде чем мы начнем, – сказал он, – я должен вам сказать, что никогда не читаю сценарий. Я пришел к мысли, что это сковывает мое творческое воображение. Не беспокойтесь, мой помощник составляет конспект, чтобы быстро войти в курс дела.
У него были борода и длинные волосы, и он немного походил на Иисуса, правда, я сомневался, что у Иисуса могли быть такие безупречные зубы. Он представлялся мне самой важной персоной из тех, с кем я говорил до сих пор. Звали его Джон Рей, и даже я о нем слышал, хоть и не вполне понимал, чем он занимался: кажется, его имя обычно значилось в начале фильма, сразу после слов ИСПОЛНИТЕЛЬНЫЙ ПРОДЮСЕР. Голос со студии, назначивший встречу, сообщил, что они, то есть студия, очень воодушевлены тем, что он «присоединился к проекту».
– А разве конспект не сковывает ваше воображение?
Он усмехнулся.
– Что ж, мы все считаем, что вы проделали впечатляющую работу. Даже очень впечатляющую. Осталось лишь несколько нерешенных вопросов.
– Например?
– Ну, этот Мэнсон. И идея с его выросшими детьми. Мы тут в офисе набросали кое-что: попробуйте взять за основу. Один парень, скажем, Джек Головорез – это идея Донны…
Донна скромно наклонила голову.
– Его сажают за сатанизм и поджаривают на электрическом стуле, а он, умирая, обещает вернуться и всех уничтожить. Дальше действие уже в наши дни, и мы видим молодых парней, подсевших на игру «Головорез», у героя которой его лицо. И поскольку они играют в его игру, они становятся им одержимы. Может, у него что-то странное в лице, на манер Джейсона или Фредди[28].
Он замолчал, словно ожидая моего одобрения.
Тогда я сказал:
– И кто же придумал эту компьютерную игру?
Он указал на меня пальцем:
– Вы ведь у нас писатель, душа моя. Хотите, чтобы мы сделали за вас всю работу?
«Надо думать о кино, – решил я. – Они ничего другого не понимают». И сказал:
– Но ведь то, что вы предлагаете, это как «Мальчики из Бразилии»[29], только без Гитлера.
Он выглядел озадаченным.
– Был такой фильм Айры Левина, – сказал я. Но в его глазах не промелькнуло и тени узнавания. «Ребенок Розмари». – Никакой реакции. – «Щепка»[30].
Он кивнул; монетка провалилась в автомат.
– Принято, – сказал он. – Вы пишете роль для Шэрон Стоун, а мы сделаем все возможное, чтобы ее заполучить. У меня есть выход на ее команду.
На этом я ушел.
Той ночью было холодно, а в Лос-Анджелесе такого быть не должно, и воздух еще сильнее пах микстурой от кашля.
Недалеко от Лос-Анджелеса жила моя давняя подруга, и я решил встретиться с ней. Я позвонил по номеру, который был у меня записан, начав поиски, растянувшиеся почти на весь вечер. Мне давали новый номер, я по нему звонил, там мне снова давали номер, и я снова звонил.
