Я ждал своей очереди так терпеливо, как ждешь, когда ожидание становится самоцелью, а то, чего ждешь, неосуществимо. Видно, я успел обжиться в аду, о котором говорил в кафе «Сен-Фереоль» мой лысый знакомец, потому что ад этот не казался мне таким уж чудовищным по сравнению со всем, что я пережил и что мне еще, видимо, предстояло пережить. Наоборот, в нем было вполне сносно, прохладно, и к тому же стоявшие впереди и сзади меня наперебой рассказывали всевозможные истории.

Часа через два я вошел в ворота испанского консульства. За мной уже выстроился длинный хвост вдоль всей улицы. Пошел дождь. Прошло еще два часа, прежде чем я попал в приемную консульства. Не знаю, в силу какого таинственного закона я оказался перед тощим чиновником с желтым продолговатым лицом и тонкими губами. Он обратился ко мне не слишком вежливо и принялся не спеша расспрашивать, словно за моей спиной не стояла длиннющая, вытянувшаяся до следующего квартала очередь транзитников. Да, впрочем, он ее, наверно, никогда и не видел, потому что всегда сидел в помещении, а очередь стояла на улице. Он взял мои документы и стал перелистывать какую-то пухлую книгу. Было похоже, что он ищет там имя Вайделя. Как может бедное, забытое всеми имя, которое произносит разве что мать, если она еще жива, оказаться в этой книге? Однако оно там оказалось. Мрачная улыбка скривила губы испанского чиновника. Он вежливо сообщил мне, что мое ходатайство бесполезно, что мне никогда не разрешат проезд через Испанию.

— Почему? — спросил я.

— Это вы сами должны знать.

— Я никогда не был в вашей стране, — возразил я.

— Вы можете причинить вред стране, даже не ступив на ее землю.

Чиновник весьма гордился тем, что в его власти было отказать в выдаче транзитной визы. Ему, видно, когда-то довелось лизнуть пирог власти кончиком языка, который я все время видел, пока он говорил. Власть явно пришлась ему по вкусу. Но что-то в моем лице ему определенно не понравилось. Быть может, появившееся вдруг выражение радости, которое его удивило и испортило ему все удовольствие. «Значит, — подумал я, — Вайдель не только прах, не только горсточка пепла, не только бледное воспоминание о запутанной истории, которую я едва ли смогу теперь пересказать, как те сказки моего детства, что рассказывали мне в сумерках, когда я еще не совсем спал, но уже и не бодрствовал. От Вайделя осталось еще нечто настолько живое, что его боятся, что перед ним закрывают границы, что ему не разрешают въезд в страну». Видимо, все дело было в той новелле, на которую намекал американский консул. С какой охотой я бы ее прочитал. Быть может, она тоже превратилась в пепел, но здесь Вайделю ее не простили.

И мне представилось привидение, шествующее ночной порой по земле, где вживе никогда не ступала нога Вайделя. И где бы оно ни появлялось, с полей, с деревенских дорог, с мостовых никогда не виденных им улиц, навстречу ему поднимались тени. Его приход тревожил плохо захороненных мертвецов, потому что он хоть что-то для них сделал. Сделал мало, написал лишь несколько строк, внезапно почувствовав острую необходимость вмешаться. Вроде меня. Ведь я тоже только ударил по морде этого болвана-штурмовика. В этом отношении между Вайделем и мною было нечто общее: живешь себе, как живется, и вдруг тебя словно прорывает. Испанский чиновник с недоумением глядел на меня своими вылупленными глазами. Я радостно поблагодарил его, словно он мне выдал транзитную визу.

IV

Я зашел в «Мон Верту», чтобы все как следует обдумать. Я еще ничего не ел, и у меня не было денег, чтобы купить еды. Я немного выпил. Итак, нам троим — покойнику Вайделю, мне и врачу — путь через Испанию закрыт. Нам придется воспользоваться другим пароходом, должно быть, той дребезжащей посудиной, которую контора «Транспор маритим» ежемесячно отправляет на Мартинику. Врач уже видел однажды эту развалину из ворот порта. Что он успел мне рассказать о своем несостоявшемся отъезде? Он уверял меня, что Мари теперь готова уехать. Он, наверно, думает, что тем самым он выиграл игру. Но разве Мари не была полна решимости уехать и тогда, когда он гнал свою малолитражку через Луару по полуразрушенному бомбежкой мосту? А я, которого он в то время не мог принимать в расчет, поскольку меня тогда еще для них не существовало, я все же настиг Мари, появившись словно из-под земли.

Кафе «Мон Верту» начало постепенно заполняться людьми. Мягкий, нежный свет вечернего солнца падал на мои руки. Я пытался мысленно разобраться в земном наследстве покойника. Ведь наш общий с ним капитал лежал в португальском банке. Корсиканец из Бюро путешествий должен будет мне помочь вызволить эти деньги. Нам надо будет оплатить дорогу, налоговый сбор, который требуют французские власти в виде гарантии, что мы не застрянем, как они выражаются, на восточном полушарии нашей планеты. «Полушарие планеты» — возвышенные слова, которые больше подходят покойнику, нежели мне — живому человек из плоти и крови, с короткими пальцами и широкими ногтями.

Я подозвал кельнера и попросил принести мне атлас. Он принес мне истрепанный путеводитель с подклеенной в конце картой. Я принялся искать Мартинику, до сих пор мне было лень этим заниматься. Я нашел ее — крохотную точку, затерянную между двумя материками, которые были не вымыслом префектуры или консульств, а чем-то подлинным, извечно существующим.

Не знаю, сколько я успел выпить, как вдруг кто-то тронул меня за плечо. Я поднял глаза и увидел блестевшую орденами грудь моего соседа по номеру. Не знаю почему, я обычно встречал его, когда сильно выпивал. Этот маленький коренастый человек всегда являлся мне в сверкающем тумане орденов. Он попросил у меня разрешения сесть за мой столик. Я ответил ему, что буду рад обществу.

— Как поживает Надин? — спросил я.

— Надин? Ее словно заколдовали. Я все глаза проглядел, разыскивая ее. По ночам брожу по улицам, таскаюсь по кафе…

— Зачем? Достаточно подойти в шесть часов к служебному входу магазина «Дам де Пари».

— Чтобы я… ни за что! На это я не способен. Я должен встретить ее случайно, где-нибудь, когда-нибудь… Но что с вами? Я вижу, у вас тоже что-то не ладится.

Я сделал то, что делал всегда, когда мне задавали ненужные вопросы: я ответил вопросом.

— Да! За вами обещанный рассказ. Как вам удалось нахватать все эти побрякушки, что у вас на груди?

— Я не дал сдохнуть десятку парней, которые были примерно в таком же состоянии, что и вы теперь.

Я засмеялся и спросил, не по привычке ли он сел сейчас за мой столик.

— Возможно, — ответил он серьезно.

Но потом он сам начал свой рассказ, потому что ему надо было выговориться.

— Когда началась война, я преспокойно жил в маленькой деревушке в Варе. Там хорошо относились к иностранцам. Быть может, я и посейчас мог бы там находиться. Но мой отец обосновался в департаменте Гаронны, где арестовывали всех иностранцев моложе шестидесяти лет. Отца выпустили бы на свободу только в том случае, если бы я, его сын, добровольно вступил в армию. Я подумал и решил, что мой долг — пойти в солдаты. К тому же в ту пору я, как и большинство, верил, что предстоит настоящая война с Гитлером. Я прошел комиссию и узнал, что годен по всем статьям. Впрочем, это я знал и прежде, но теперь выяснилось, что мое здоровье найдет себе применение, поскольку я отвечаю всем высоким требованиям Иностранного легиона. Итак, я оказался в учебном лагере. Меня удивило все, что я там увидел, но я решил — война есть война. Тем временем отца освободили… Что с вами?

По улице прошла Мари. На ней было незнакомое серое пальто, которого я прежде никогда не видел. Мне показалось, что она исчезла в толпе, как вдруг она вошла в «Мон Верту».

На этот раз Мари не искала, как обычно. Она тихо села в углу и уставилась в одну точку. Было ясно, что она зашла сюда лишь затем, чтобы побыть одной. Я был рад, что она здесь, хотя теперь она меня уже не искала. Я был рад, что она жива, еще жива.

— Ничего, — ответил я. — Продолжайте, пожалуйста, ваш рассказ.