Выйдя из устья Хейла, когда с берега до них больше не доносилось ни единого звука, Джереми откупорил бочонок эля и начал вместе с друзьями запевать непристойные песенки. Когда все скабрезные куплеты были спеты, Бен сменил настроение, перейдя на псалмы, что продолжалось еще полчаса. Затем Джереми, которого от небольшой дозы выпитого обуяло чувство пьяной сентиментальности, спел им любимую песню матери.

Любимой моей розу белую сорвать

А к ней в придачу бутон алый,

Любовь, что в моем сердце, пытаюсь доказать,

Что твоё сердце и так уже знает.

Поранит палец острый шип,

Кровь алой каплею прольётся

Сердце отчаянно кровит

И к твоему сердечку рвётся.

Прижму я палец к языку,

На время боль прервется.

А сердца боль я извлеку,

Когда в песне с твоим сольется.

Его друзья подхватили. А гичка неуклонно скользила по волнам тихого моря, и вскоре их накрыло мягким моросящим дождем.

В начале мая Англии достигли потрясающие новости. Войска Британии и Португалии не только прорвались за тесные границы укреплений, воздвигнутых вокруг Лиссабона, но после серии маневров и контрманевров, перемежающихся самыми кровопролитными сражениями этой войны, полностью вытеснили французов с португальской земли. Массена, один из величайших французских генералов, командовавший крупнейшей армией, когда-либо доверенной Наполеоном одному из своих заместителей, потерпел сокрушительное поражение. За четыре недели англичане смогли продвинуться на триста миль, потеряв всего четыре тысячи человек против двадцати пяти тысяч у противника. С характерной для него сухостью лорд Веллингтон объявил португальцам, что беспощадный враг бежал через Агеду и жители страны могут вернуться в свои дома.

Критики наконец затихли. Даже самые ожесточенные виги, что так долго предрекали крах и разгром и кричали о недисциплинированности и некомпетентности, изменили свои взгляды. Обе палаты парламента выразили признательность за проведенную кампанию, и никогда прежде ораторы не были более единодушны. Как писал Россу Каннинг: «Но поменяй Принни свое мнение (и отношение), все пошло бы коту под хвост».

Некоторые противники, такие, например, как преподобный доктор Холс из Труро, предсказывали, что теперь уж Наполеон возьмет кампанию в свои руки и сметет «джонни» обратно в море, но ничто не могло помешать подъему национальной гордости и оптимизма. Проклинаемый всеми генерал Веллингтон внезапно стал фигурой международного масштаба.

Привычка радоваться делам, совершенно его не касающимся, не была присуща натуре сэра Джорджа Уорлеггана. Однако, проезжая в почтовой карете по Хай-Кросс, он ощутил, как и его собственная душа вспыхивает искрами при виде танцующих языков пламени праздничного костра. Остановившись у Большого дома, он быстро поднялся по ступенькам. В дверях его встретил лакей в парике.

Сейчас Джордж как никогда скучал по Элизабет — все еще скучал по прошествии стольких лет. Недавно один новоиспеченный вдовец, каким некогда случилось быть и самому Джорджу, сказал в его присутствии: «Что толку от имущества, если владеешь им в одиночестве». И Джордж полностью познал эту горькую истину. Невозможно было скрывать счастливый поворот судьбы, постигший его теперь, после двух месяцев серьезных треволнений. Тем не менее, его мать, Валентин и маленькая Урсула находились в Кардью. Матери в любом случае нездоровилось, к тому же у нее отсутствовала всякая деловая жилка — порой некоторые даже задавались вопросом, как ей удалось воспитать Джорджа, — Валентин же был слишком молод, а еще замкнут, язвителен и невыносим, чтобы разделить с ним страхи и облегчение.

Изысканная и утонченная красавица, в которой Джордж так нуждался, одиннадцать лет назад умерла при родах и теперь обратилась лишь в горстку праха и кучку костей. Несмотря на весь свой аристократизм, Элизабет сумела бы разделить его чувства. Они насладились бы этим вместе. Однажды, думал он, и ожидание, быть может, окажется не столь долгим, даст бог, он встретит женщину, которой сможет доверять. Он не видел Харриет Картер со времен званого вечера у Гордонов. Он не имел права искать её руки, когда мог предложить ей в качестве свадебного подарка лишь свое вероятное банкротство. Единственным человеком одной с ним плоти и крови — если можно приписывать ему наличие подобных субстанций — в этом доме оставался лишь старик Кэрри. И уж ему-то, без сомнения, лучше прочих удалось бы постичь причину удовлетворенности Джорджа. Но без всяких эмоций. Разговор больше напоминал бы беседу с бухгалтерской книгой.

Войдя в гостиную, Джордж протянул руки к камину. Мысль отправиться на поиски дяди не приносила удовольствия. Он потянул за колокольчик.

— Сэр?

— Принеси мне бренди. 1801 года. Наполовину пустой графин найдешь в моем кабинете. И, Бейкер, спроси моего дядю, не будет ли он столь любезен явиться сюда. Если он уже отошел ко сну, попроси его спуститься.

— Слушаюсь, сэр.

В ожидании Джордж с наслаждением расправил плечи. Даже с введением платных дорог долгая езда в почтовой карете продолжала оставаться испытанием. Бренди принес другой лакей. В комнатах для слуг знали: искать утешения в хозяйском алкоголе — плохая идея, сэр Джордж всегда помнил уровень жидкости в графине и точное количество бутылок в погребе.

Джордж взял бокал и сделал глоток. Шаркая, вошел Кэрри. Он еще не спал, но его черный шерстяной сюртук отлично сошел бы за халат.

— Итак, ты вернулся. Давно пора, — фыркнул дядя. – Ты шлялся где-то четыре дня. За четыре дня мы потеряли шесть тысяч. В среду чуть не началась паника. Фермеры и прочий сброд съезжаются на ярмарку. Остатки твоей собственности на севере придется продать, даже по бросовой цене.

— Не было никакой паники, — поправил его Джордж. – Стабильный отток. Утрата доверия и ничего больше. Все банки нынче переживают суровые времена.

— Мы переживаем их из-за твоей глупости! Чтоб ты знал, на прошлой неделе клиенты раз за разом отказывались от наших векселей и требовали золото! А лавочники… Должен поставить тебя в известность, что лавочники этого города предпочитают векселя Банка Корнуолла!

— Теперь этому настанет конец.

— Слышал я кое-что. — Кэрри дергал длинным носом. — Оправдания, которые придумали местные лавочники — они утверждают, будто у них нет сдачи, чтобы не сдавать серебро и медь с наших векселей! Теперь этому настанет конец? О чем это ты?

— Последние три ночи я провел с сэром Хамфри Уильямсом, — сказал Джордж, – у него дома в Солтэше. Он старший партнер Банка Корнуолла и Дэвона в Плимуте, а кроме того — человек, обладающий большим влиянием. Мы пришли к соглашению.

— Мне известно, кто такой Хамфри Уильямс. — Кэрри замолк, комкая рукой подол своего одеяния. Казалось, еще чуть-чуть, и можно было бы расслышать, как в голове его вращаются шестеренки. – К какому соглашению?

— Мы станем партнерами. Свободное, но обязывающее партнерство, в котором один гарантирует другому свою поддержку. Разумеется, до определенного предела, хотя распространяться об этом не стоит.

— Сколько?

— Для начала – двадцать тысяч фунтов.

— Как мы можем гарантировать подобное в нынешнем положении?

— Её частично покроют, как ты изволил выразиться, остатки моего северного имущества. Ты советовал мне избавиться от него, я так и сделал. Продал все до последнего! Ты доволен? Позволь тебе налить.

Кэрри отмахнулся от предложения, словно от назойливого комара.