Я кривилась, морщилась, фыркала, но выводила папенькины слова, протестуя в душе. Что за обращение? Может, я и не имею столь высокого рождения и вовсе ничего не имею, но мое самоуважение при мне, и оно бунтует против самоуничижения, к которому меня подталкивал родитель, вынуждая молить о прощении за неловкую случайность.

– Молю вас на коленях…

– Это уж вовсе лишнее, – не выдержала я. – Кем я буду в глазах своего жениха?

– Покорной и скромной девицей, осознавшей всю глубину своего проступка, – отчеканил папенька и продолжил диктовать: – Молю вас на коленях о снисхождении…

Дописывала я сие послание, кипя от злости. Однако просушила чернила песком, сердито сдула его, потрясла письмом, едва не измяв его, но агнар Берлуэн ловко выхватил исписанный лист бумаги из моих рук, свернул его и убрал в карман сюртука. После удовлетворенно вздохнул, потер руки и поцеловал меня в лоб, пожелав:

– Добрых снов, дитя мое, вы их заслужили своим послушанием.

И он ушел, а я осталась кипеть от злости и возмущения. Если бы мне позволили самой написать письмо, я бы высказалась иначе, но папенька не позволил мне этого, и теперь меня передергивало от раболепия, которым было пропитано послание. Да, я благодарна диару за все, что он для нас делает, но это не означает, что я готова унижаться! К чему это? Я и так девица не скандальная, и знаю, что такое совесть и послушание. Разве не этого д’агнар ожидает от своей супруги?

– Ты сейчас взорвешься, – брат стоял в дверном проеме, прислонившись плечом к косяку.

– Папенька сам лишает нас последних крох уважения его светлости, – воскликнула я. – Зачем это идолопоклонничество?

– Папенька боится упустить возможность выбраться из ямы, в которой мы пребываем долгие годы, – Артиан отлепился от косяка и пожал плечами. – Его можно понять. Он столько времени пытался хоть как-то наладить наше существование, но только опускался еще ниже. Диар для него соломинка, и отец вцепился в нее зубами.

– Молю вас на коленях, – передразнила я и упала в кресло. – Достаточно было просто попросить извинений за недостойную сцену и все!

– Достаточно, но агнара Берлуэна никто из нас в этом не убедит. Не удивлюсь, если он уже мчится вдогонку за диаром с твоим письмом в вытянутой руке. Нам остается лишь смириться, что-либо изменить мы не в силах. Отец ныне слеп и глух. И его не стоит осуждать. В конце концов, он столько времени был вынужден страдать от того, что не может дать своим детям достойного будущего.

– Ты прав, – вздохнула я, теряя разом весь запал и успокаиваясь. – Папеньку действительно сложно осуждать. Лишь бы это не сказалось на отношении его сиятельства ко мне в будущем. И так он покупает меня, и цена, которую сам установил, превышает во много раз мою стоимость. А это уже тревожит не на шутку.

Брат подошел ко мне, склонился, приобнял за плечи и прижался щекой к моей щеке.

– Вокруг Аристана Альдиса всегда витает множество слухов, оно и понятно, он все-таки диар, а не фермер. Но я никогда не слышал, чтобы он слыл пожирателем девиц, – совершенно серьезно произнес брат.

– Арти! – возмущенно воскликнула я, пытаясь ущипнуть его, но вертлявый братец уже отскочил в сторону, весело хохоча.

Вскочив на ноги, я бросилась за ним, однако агнар Пройдоха уже выбегал из моей комнаты, уворачиваясь из-под карающей сестринской длани.

– Артиан Берлуэн, я приказываю тебе остановиться и получить оплеуху! – вещала я, пытаясь отловить брата.

– На каком основании? – спрашивал он, поблескивая веселым взором.

– На основании того, что я старше, а ты болван! – выкрикнула я

– В корне не согласен, – парировал Арти, издевательски виляя передо мной задом. – Ты старше, а я мужчина.

– Но против болвана ты не возразил, – осклабилась я, подкрадываясь к братцу.

– Глупые выдумки я не замечаю принципиально, – он хмыкнул, вновь припуская вперед.

Брат позволял мне приблизиться и, снова извернувшись, словно змей, с хохотом убегал от меня. Мы промчались по всему этажу, сбежали по лестнице вниз, едва не сбив с ног престарелую горничную. Женщина сердито заворчала себе под нос, но что она говорила, мы с Артианом уже не слышали. Я прихватила папенькин старый зонт и, взметнув его над головой, с боевым кличем кинулась догонять братца.

Один раз я даже нагнала его и с особым упоением кольнула в самое вертлявое место. Арти подпрыгнул, прикрыв уязвленное… самолюбие ладонями, обернулся и погрозил мне пальцем. После этого развернулся, отобрал мое оружие и, умчавшись вперед, исчез в комнате близнецов. Я вбежала следом за ним и возмущенно всплеснула руками. Артиан прятался за хрупкими детскими спинами наших сестер и строил мне рожи. Я уперла кулаки в бока, собираясь отчитать младшего агнара Берлуэна, но он вдруг наклонился к сестрицам, глядевших на меня одинаково сузив глаза, и крикнул:

– Защекотать Фло!

– Защекотать! – радостно отозвались близнецы и бросились на меня.

– Нечестно! – взвизгнула я, развернулась и бросилась от них прочь.

Сестры гнали меня по коридору, я искала, куда могу спрятаться, но злой рок решил дело иначе. Коварный Арти пробежал через первый этаж, выскочил мне навстречу, раскинув руки, и я, влетев ему в объятья, сбила с ног. Брат завалился на пол, увлекая меня за собой, близнецы с громким кличем упали сверху, и три пары рук запорхали по моим ребрам, шее, спине, доводя до щенячьего визга, похрюкивания и хохота. Я извивалась, вырывалась, отвечала, уже сама не понимая кому. Впрочем, мои мучители, кажется, тоже уже запутались, и теперь мы все дружно хохотали, щекотки хватило каждому.

– Кхм, – раздалось над нами.

Ойкнув, охнув и даже чихнув – у кого что вышло, мы вчетвером задрали головы и посмотрели на папеньку. На лице его было довольство, и я поняла, что письмо диару родитель все-таки передал.

– Д’агнар Альдис был столь добр, что простил вашу непристойную выходку, дочь моя, – произнес он. – Завтра его сиятельство вновь навестит нас во второй половине дня, чтобы пригласить вас на прогулку. Будьте любезны к назначенному часу быть собранной и очаровательной, чтобы мне не пришлось вновь краснеть за вас, Флоретта. А теперь поднимитесь с пола, а то ваша любовь к этой части жилого помещения выглядит уже подозрительной. Приведите себя в порядок, как подобает будущей сиятельной диаре, и ступайте отдыхать. Завтра вы должны быть свежи, как роза. – Затем сурово взглянул на Артиана, укоризненно покачав головой. Поманив к себе близнецов, одарил каждую поцелуем в лоб, и удалился пожелав всем разом. – Доброй ночи, мои дорогие дети.

Мы проводили папеньку взглядами, переглянулись и тихо прыснули в кулаки. Однако быстро взяли себя в руки и разошлись по своим комнатам. Только уже лежа в постели, я вдруг разволновалась, думая о завтрашнем дне. Мне представлялось надменное лицо диара, который будет непременно думать обо мне дурно, либо из-за неловкой ситуации, либо из-за письма с раболепными извинениями.

А следом я подумала о том, о чем могу разговаривать со своим женихом, чтобы развлечь его и не дать во мне заподозрить необразованную особу. Безусловно, наше домашнее образование было далеким от того, какое должно получать дворянским отпрыскам, и все-таки этикет мы знали, географии учились по атласу и нескольким книгам о путешествиях. Историю изучали тоже по книгам и энциклопедиям. Умели играть на нескольких музыкальных инструментах. Танцевали пару танцев. А вот на лошади я вовсе не умела держаться. И даже не представляла, о чем могу говорить с его сиятельством, чтобы не показаться беспросветной дурой.

Распереживавшись, я не сомкнула глаз до утра и встала с постели с красными глазами, раздраженная и с ужасной головной болью.

К завтраку я спустилась позже всех из-за попытки придать лицу более свежий вид. Попытка успехом не увенчалась, зато раздражение и головная боль сравнялись по своему накалу. Спускаясь в столовую, я готовилась выслушать от папеньки очередную гневную речь о своей бестолковости. Однако ни старшего, ни младшего агнаров Берлуэн в усадьбе уже не было. Они отправились в поместье д'агнара Альдиса. Выдохнув с облегчением, я уселась за стол. Но головная боль вызывала тошноту, а все надуманные мною за ночь тревоги напрочь лишили аппетита. Поковырявшись в своей тарелке, я отодвинула ее и выпила один чай.