– Я передам инару Рабану, что вы в восторге, – сказал он.

– Ага, – только и смогла вымолвить я, не смея даже прикоснуться к тому великолепию, которое находилось передо мной.

Не дышала я и глядя на шляпку, на сумочку, на туфельки, сшитые к этому платью. А стоило папеньке открыть передо мной коробочку со скромным, но изящным гарнитуром, который прислал мне диар, я и вовсе готова была лишиться чувств от восторга. И когда сегодня все это было надето на меня, а новая горничная, присланная д’агнаром Альдисом, уложила мне волосы и прикрепила шляпку, я почувствовала себя, если и не богиней, то кем-то очень близким к ней.

– Фло, ты чудо, как хороша, – улыбнулся Артиан, глядя на то, как я кручусь перед зеркалом.

Отцу и брату их одежду доставили раньше, и я даже немного завидовала им, снова надевая свое простенькое неброское платье. И вот, пожалуйста, я почти королева, по крайней мере, кажусь себе такой. Бросив на себя еще один взгляд в зеркало, я сцепила пальцы под подбородком и, продолжая придирчиво разглядывать себя, признала, что инар Рабан не просто мастер своего дела, он кудесник! Глаза мои теперь казались ярче, и счастливый блеск только украшал их. Румянец удовольствия окрасил щеки, и, пожалуй, меня теперь, действительно, можно было назвать миленькой.

– Ах, Фло, ты такая красавица, – всплеснула руками Мели.

– Красавица, – восхищенно протянула Тирли.

– Еще бы, – самодовольно хмыкнул папенька.

Он подошел ближе, оглядел меня с головы до ног и потер руки. После подставил мне локоть, и я кокетливо взяла родители под руку. Он накрыл мои пальцы второй ладонью и улыбнулся.

– К сожалению, его светлость не может сопровождать нас, как планировал, но обещал присоединиться в городе, – сказал папенька, и я привычно зарделась, теперь от предвкушения и нетерпения, желая услышать, что скажет жених о моем преображении.

Внизу нас ждала запряженная коляска, возле которой стоял кучер. Он поклонился нам и, открыв дверцу, помог усесться. Сестры оставались дома с братом, со мной ехал только папенька. Он несильно стукнул кончиком новой трости о пол и важно произнес:

– Трогай.

Коляска тронулась с места, а я вдруг подумала, что все это сон, и я сейчас непременно проснусь в своей постели. И не будет ни диара, ни платья, ни экипажа, ни поездки к модному портному, ничего не будет, только унылая обыденность. Однако коляска выехала за ворота усадьбы, а я все не просыпалась. Не выдержав, я даже ущипнула себя за руку, возле краешка тончайших белоснежных перчаток. Зашипела и удостоилась укоризненного взгляда родителя. Одно радовало, что все это не сон.

Папенька, сохранявший какое-то время чопорность, все-таки расслабился, откинулся на спинку удобного мягкого сиденья и шумно втянул носом воздух. После взял меня за руку и сжал ладонь.

– Подумать только, Фло, могли ли мы мечтать о подобном? Еще недавно у нас было только наше имя, и вот мы уже снова хозяева прежних владений, наш дом возвращает себе прежнее величие. В конюшне появились лошади, и я везу свою дочь-невесту к лучшему портному на примерку новых нарядов.

– К сожалению, в этом нет нашей заслуги, и оттого вкус вернувшегося достатка горчит чужим благодеянием, – заметила я.

Папенька замолчал. Взгляд его устремился вдаль, и на лице появилось задумчивое выражение.

– Ты думаешь, новообретенное богатство вскружило мне голову? – спросил агнар Берлуэн.

– Оно кружит голову нам всем, – улыбнулась я. – Богатыми быть приятно.

– Очень приятно, – усмехнулся родитель и, стянув с головы шляпу, аккуратно уложил ее рядом с собой на сиденье. – Но во всем этом я опасаюсь лишь одного – пересудов. Злые завистливые языки еще много раз ужалят нас, намекая на то, что мы всего лишь нищета, получившая подачку со стола господина. Думать об этом унизительно. Однако тот, кто не испытал нужды, не сможет понять радости от обретения нового шанса на жизнь в достатке. Признаюсь, Фло, порой я думаю, отчего так щедр с нами диар, и не могу увидеть подвоха. Твой брат после вашей свадьбы отбудет в столицу, где сможет достойно зарабатывать себе на хлеб, служа помощником и секретарем д’агнару Вальдеру. И это тоже протекция нашего диара. Твои сестры, когда им исполнится четырнадцать, отправятся в пансион для благородных агнар. Ты понимаешь, что это означает? Мели и Тирли смогут стать придворными дамами, если отличатся во время учебы, а это уже такие виды на замужество и будущее… Ты станешь диарой Данбьергской. Порой мне кажется, что мое сердце просто не выдержит подобного счастья. Мои дети, будущего которых я не видел, станут большими людьми. И ради этого я готов выслушать тысячу колкостей и насмешек. Единственное, чего опасаюсь, что это заденет и вас. Будь сильней, Фло, прошу тебя. Помни, кем ты скоро станешь. Будь достойна своего мужа и его фамилии.

– Я буду очень стараться, папенька, – улыбнулась я, но какая-то неприятная тревога поселилась в моей душе, вдруг вернув прежние опасения, почти развеявшиеся за это время. И все разумные и правильные слова, сказанные мне женихом, показались вдруг фальшивкой, за которой спрятался иной смысл поступков нашего благодетеля, так и оставшись для меня тайной.

К Кольберну мы подъехали спустя три часа, порядком устав от дороги. На окружающие красоты я уже успела налюбоваться, даже вздремнула, и теперь невыносимо хотелось выбраться из надоевшей коляски и пройтись, размять задеревеневшие от долгого сидения члены. Папенька был со мной абсолютно солидарен, и, завидев город, мы одинаково оживились.

В город мы въехали через западные ворота, проехались по первым узким улочкам, мимо низких, но аккуратных домов. Постепенно дома стали больше, богаче, начались мощеные мостовые, простые стойки с фонарями сменились литыми чугунными столбами. Я с интересом крутила головой, жадно рассматривая город, о котором только слышала, но не бывала ни разу. Источник до этого времени оставался самым удаленным местом, куда я ходила. И можно сказать, что, благодаря диару, для меня открывался новый мир.

– Флоретта, меньше восторга на лице, – велел родитель. – Вы похожи на воробья, который оказался в амбаре с зерном и не знает с какой стороны начать клевать.

– Здесь так чудесно, папенька, – воскликнула я.

– И столь откровенных восклицаний не надо. Восхищайтесь менее заметно. Подобное поведение больше всего выдает провинциалов и деревенщину. Став диарой, однажды вы можете оказаться в королевском дворце, не будете же вы позорить своего мужа открытым ртом и большими круглыми глазами. Держите себя в руках.

Я признала слова папеньки справедливыми и усмирила порыв забраться с коленями на сиденье, чтобы посмотреть назад. Такое позволено ребенку, но никак не взрослой девице. Ох, как же тяжело скрывать свои чувства… Как бы я ни относилась к своему жениху, но его умение прятать под маской равнодушия свои истинные эмоции меня восторгало все больше. Ах, кабы мне научиться подобному! Быть может, его сиятельство поделится когда-нибудь со мной своим секретом, и я перестану быть для окружающих открытой книгой.

Тем временем коляска въехала в деловую часть города. Мастерская инара Рабана располагалась в самой богатой ее части. Перед двухэтажным домом стояло несколько экипажей, и я вдруг испытала трепет, подумав, что сейчас войду в двери самой модной лавки, где могу встретиться с агнарами, которые привыкли и к почтенному мастеру портному, и к шикарной одежде, которые чувствуют себя здесь, как рыбы в воде. Стало страшно потеряться на их фоне, почувствовать себя серой деревенщиной, допустить неловкость и опозорить своего жениха и родных.

– Вы бледны, дочь моя, – отметил родитель.

– Ах, папенька, – прошептала я, – мне страшно.

– Больше уверенности, агнара Берлуэн, – улыбнулся он. – Я рядом с вами, а за вашей спиной стоит сам его сиятельство.

Я даже обернулась после этих слов, но д’агнара Альдиса, разумеется, за моей спиной не было, и папенькино выражение имело образный смысл. Щеки тут же зарделись от осознания, что я уже начала вести себя глупо. Агнар Берлуэн покачал головой и подал мне руку, помогая выйти из коляски. Он вел меня к дверям, давая наставления и успокаивая, а мне все казалось, что весь Кольберн собрался здесь и глазеет на меня.