Они вставали рано, когда город еще спал, уезжали в лес и гуляли там до позднего вечера; возвращались, когда город готовился ко сну. Они об этом не говорили, но знали, что любят друг друга. Им было хорошо вдвоем.

Письма

Тучи бегут по небу над материками, над морями, и границами, догоняют своих сестер и братьев, собираются, расходятся и мчатся дальше, темные и светлые, низкие и высокие, грозовые и снежные — одна семья.

Сегодня их видит он — Серый, а завтра ими полюбуется его мать. Но тучи не передадут ей его мысли и чувства. Это делают письма.

Как часто где-нибудь в тюремных карцерах, в этапных вагонах или в сибирских лесах Серый думал о матери, о сестре и брате. Думы о них были неясные и безнадежные. Он не знал, живы ли они, он ничего не знал о них с тех самых пор, как покинул родной дом на острове. Но однажды случилось чудо: после побега из колонии его привели в закрытую тюрьму, где всем прибывшим вручили стандартные почтовые открытки для оповещения родных о своем местонахождении. Такой был порядок: каждый мог написать на открытке: «Жив, здоров, чего и вам желаю» и обратный адрес.

У Серого не было родных. Это право «оповещать» родных он получал, наверное, с полсотни раз, но никогда им не пользовался. А на этот раз он решил вдруг написать матери. Адрес указал наобум: Швеция, Эстониен кэмп и фамилию, имя матери. Отдав открытку, он о ней забыл, считая это дело чистейшим озорством.

Тем более он поразился, когда несколько месяцев спустя к нему в камеру вошел заместитель начальника тюрьмы и сообщил, что на его имя из Швеции поступило письмо, написанное по-эстонски. Так он получил первую весточку от матери.

Из следующего письма он узнал, что сестра Кадри замужем за шведским предпринимателем, имеет двоих детей и, чтобы не скучать, учится на медсестру. Кадри и сама написала брату, но, забыв написать фамилию адресата, получила свое письмо, побывавшее в Советском Союзе, обратно.

Брат Лейно тогда плавал механиком на корабле дальнего плавания — «пахал море», чтобы повидать чужие страны и океаны, но потом его пленила одна девушка, он женился, у него родился сын. Некоторое время Лейно ездил по стране, продавал огнетушители, тренировал юных баскетболистов, рисовал картины, работал в ночном клубе и в казино, а затем прочно устроился на швейную фабрику закройщиком. Он залез в долги, купил небольшой домик, автомобиль и стиральную машину, которые ему предстояло отрабатывать в течение многих лет.

Освободившись, Серый стал часто получать письма от родных. Он их читал зверюшкам в зоопарке и друзьям в прекрасном городе на Днепре. Ему было странно читать, что в 1967 году его старенькая мама «топтала» своими уставшими ногами педаль швейной машинки на фабрике, прошивая бюстгальтеры, когда уже давно существовали электрические машинки, — видимо, тамошние предприниматели экономили на электроэнергии. В одном из писем мать рассказывала, что на улице, в шести метрах от нее, на глазах у ошеломленных пешеходов, средь бела дня убили женщину; в другом она писала о кражах, шантажах и убийствах, которыми полна жизнь и полны газеты, и горевала, что по вечерам лучше из дома не выходить — можно быть избитым ни за что ни про что, несмотря на время и место; в третьем письме она высказала соображение, что в Швеции страшно упала нравственность, все изменилось к худшему... О Советском Союзе у нее было самое фантастическое представление. И во всех письмах — жалобы на дороговизну, нехватку денег. Мать предупреждала его, что хотя и гарантирует ему, приглашая в гости, жизненный минимум и обратный проезд, — это только на бумаге, на приглашении, на самом деле будет лучше, если он сам окажется состоятельным.

Но в каждом письме она настойчиво уговаривала его перебраться к ним насовсем, убеждая его в том, что в Советском Союзе он может совсем плохо кончить, ведь в этой стране царит произвол, о чем у них немало пишут, хотя читает она в основном шведские газеты, не имея средств выписывать дорогие эмигрантские. Когда она узнала, что Серый получил квартиру в Москве, что стоит его квартира всего лишь восемь рублей в месяц, она призналась, что получить квартиру в ее городе можно, только дав взятку — не меньше двадцати тысяч крон, причем плата за квартиру — треть зарплаты.

И странно было ему читать, что все равно жизнь у них, хотя и нелегкая, —хорошая. Он не сомневался в ее искренности и честности этих уверений, потому что его мама всегда была прямая и искренняя.

Оказавшись на чужбине, его мать осталась верной своим детям. Она никого больше не любила — только их. Когда она ушла на пенсию, у нее были уставшие грустные глаза, а ее светлый лоб покрыли тонкие-тонкие морщинки, ее волосы поседели, такой заново узнавал свою мать Серый — на фотографии. Она стала присматривать за внуками и внучками, семья в конце каждой недели собиралась в ее уютной квартире. Глаза, усталые и немного грустные, смотрели на людей честно и открыто. Ни у кого не видел Серый таких глаз, как у его матери. Они всегда были серьезными и правдивыми. Вот еще у Чебурашки такие же глаза.

И хотя его маму ждала спокойная старость, она никогда не была счастлива. Больше четверти века ее мучила боль, какая бывает у людей с ампутированными руками, когда болят несуществующие руки. У матери болело сердце от воспоминаний о сыне, которого она никогда не могла бы себе представить Серым Волком. В ее памяти всегда жил тот сентябрьский день, когда мальчишеская фигура ее сына в коротеньких штанишках, с рюкзаком за плечами исчезла за поворотом улицы. Таким она запомнила его на всю жизнь.

Они нашли друг друга, но между ними были тысячи километров, разделенные морями и границами, а границы — непреодолимые заборы, пока мир разделен на государства с разными социальными системами. На земле границы ограждают от недобрых соседей, но беда тому, чьи близкие оказались в чужом дворе.

А ведь у них там совсем иной мир, — думал Серый, — они не только говорят на другом языке, по-другому одеваются, они совсем по-другому думают, ведь он своих близких совсем не знает и они не знают его, хотя и одна в них кровь, хотя и любят они друг друга.

Он представил себе брата, идущего ночью по красивому городу среди сияющих красно-золотых витрин, бросающих причудливые тени на узорчатые тротуары, на гордые белые дома; он представил свою красавицу сестру — она идет по ночному нарядному городу, но идет одна и осторожно, не беспечно, ибо в этом мире, оказывается, можно быть избитым без причины, несмотря на время и место... Да, этот мир был Серому чужим, но как хотелось ему обнять свою мать, сестру, пожать руку Лейно!

Но пока это невозможно, и Серый писал о своей жизни, приключениях, о названой матери-геологе, она выполняла во время войны правительственные поручения, спасала коров в прикарпатских селах во время наводнения, исколесила всю страну; он писал им об этой женщине, не побоявшейся доверить ему, Серому Волку, ключи от своего дома. Да, можно писать, но всего не опишешь, ибо письма — не тучи вместительные, беспристрастные и нейтральные: тучам безразлично, если под ними где-нибудь идет война и умирают люди.

Но и они не вечно будут нести свою влагу куда хотят — их путь уже направляют руки человека, и добрая его воля заставляет дождевые тучи проливаться там, где жажда и жара убивают жизнь...

Только безнадежный эгоист пьет из родника радости в одиночку

Чебурашка пришла к Серому не скоро. Возможно, они успели до этого обойти все подмосковные леса, во всяком случае это было после того, когда Серый произвел в своем жилище очередной смотр. Он продал гардероб, который высился в квартире, словно скала, и построил в прихожей скромный стенной шкаф. Крест с Христом он в одну дождливую ночь благополучно вернул бы на кладбище, если бы когда-нибудь уволок его оттуда. Но, разумеется, никакого Христа в его жилище никогда не было, так же как не было у него кровати стоимостью в корову...