И он вспомнил хриплый голос Мани, ее слова: «А если бы взял кто... эх, не так бы я жила... Такой была бы женой, и не снилась бы фраеру такая лафа...»

«Вот кто слабее меня, — подумал Серый, — женщина, которой нужно очень немного, чтобы оставить недостойную жизнь. Ей нужно лишь одно — чтобы кто-нибудь посильнее уважал ее как человека. Считался бы с ней, как с другом. Зато, должно быть, она, узнавшая беду, сумеет оценить товарищество. Быть может, для нее он станет необходим, его рука окажется достаточно сильной поддержкой — не так, как для Киры?»

Ему захотелось разыскать Маньку. Он решил ей все рассказать, решил попытаться стать ей другом, научить ее ценить преданность. Наверное, именно с этого надо было начинать еще тогда, давно. А он ее ноги рассматривал... Он считал себя лучше ее и чище. Но разве только он так считал?..

Как часто друзья теряют друг друга оттого, что один не сумел признать мир другого. Здесь виновато все — самолюбие, преувеличенное представление о себе, а самое главное — люди почему-то забывают, что если ты — мир, то человек рядом с тобой — тоже целый мир, и каждый из нас необходим в действительно большом мире, все мы вместе и делаем его разнообразным. А чрезмерное уважение к собственной особе заставляет — и нередко — считать пустяками самое важное в жизни друга. Чтобы это понять, надо быть «безразмерным»: будучи большим, нужно быть настолько большим, чтобы вместить в себя маленький мир женщины, понять его и радоваться ему. Маленькие часто бывают большими там, где большие — маленькими... V

Конура Мани на чердаке была пуста. Во дворе Серого встретила хозяйка и сообщила, что Маня здесь больше не живет, ушла со всеми своими монатками, одни патлы оставила.

— Какие патлы? — спросил Серый.

— Не знаю, как это у них называются, в мое время такого не было. Это теперь молодежь завела... уж своих волос им мало.

«Неужели шиньон?» — догадался Серый, не поверив, однако.

—      Это такая рыжая штука из волос? — спросил он.

— Эта самая, — подтвердила женщина, — у меня в ней котята.

Серый поблагодарил любезную женщину и ушел.

Неужели он и здесь опоздал? Может быть, Рыжий что-нибудь знает?

Решение

Звонок у Рыжего не работал, но дверь была не заперта. В нос Серому ударил запах немытой посуды. Слышался храп. Рыжий валялся на грязной постели одетый. В комнате было не убрано и пусто. Красная лошадка валялась под столом, плюшевый медведь — в углу, задрав вверх лапы. На всем — толстый слой пыли.

Подойдя к Рыжему, чтобы разбудить его, Серый понял, что тот изрядно выпил, прежде чем завалиться спать, и, не желая повторения истории, осторожно тронул его за плечо. Сильно всхрапнув, Аркадий открыл глаза и тупо уставился на Серого.

— Чего спишь с открытой дверью? — спросил Серый.

Рыжий смотрел непонимающе.

— Туго соображаешь, — сказал Серый. — Здравствуй! Не узнаешь?

Вместо ответа Рыжий закрыл глаза и немедленно захрапел.

— Вставай! — проорал Серый и повторил свои вопросы.

Теперь Рыжий узнал его и сел. Начал чесаться, как будто его кусали блохи. В такой грязи это было вполне реально.

— А чего тут взять? — сказал он равнодушно, будто они только вчера расстались и между ними не было никакой размолвки. — Ты откуда привалил? — Он аппетитно зевнул.

Серый осмотрел еще раз квартиру и согласился: действительно, взять здесь было нечего: исчез телевизор, не было радио, даже подушек; под голову Рыжий сунул свернутое старое женское пальтишко.

— А Лариса? — спросил Серый прямо, не отвечая на вопрос.

— Нету, — он провел ладонью по лицу, зевнул, — похоронил я ее... с ребенком заодно.

Он нагнулся, пошарил трясущейся рукой под кроватью и вытащил полбутылки водки.

— Поищи там в кухне какую-нибудь посуду. Стаканы там где-то есть. Пожрать нету. Лук там посмотри... Где-то должен быть.

Серый пошел на кухню, нашел луковицу и грязные стаканы. Помыл их. Разлили водку, Рыжий выпил.

— А телевизор?

— Пропил.

Вот, значит, как все завершилось: один человек съел другого.

Выглядел Рыжий плохо, намного хуже, чем в те дни, когда они встретились: обросший, похудевший, в глазах тупое безразличие, равнодушие.

Серый спросил о Маньке.

— Замуж пошла, — сказал Аркадий.

А Серому неудержимо хотелось смеяться. Он объяснил Рыжему, что сам был готов на ней жениться. Рыжий неопределенно хмыкнул, его это не интересовало.

— За кого же она?

— Да малый один, с кирпичного.

Впору было Серому обняться с Рыжим и отправиться куда-нибудь, например, к Барабану, хотя лавочку эту, он вспомнил, снесли. Он выразил сожаление по этому поводу, но Рыжий сказал:

— Это потому снесли, что старая была. Понял? Теперь построили новую, так что... стоит.

Задумчиво изучая пустой стакан, он спросил:

— Может ли баба любить мужика без руки?

— Может.

— А без ноги?

— Может.

— А без двух ног?

— Сможет, наверно, — сказал Серый не совсем уверенно.

— Ага... — сказал Рыжий сам себе.

— У тебя-то есть и руки и ноги, — сказал Серый, — и морда — кирпичом за тридцать метров не промажешь.

Рыжий не ответил. Серый приблизительно догадывался, о чем он думал: добившись всего, чего можно было в его положении, он вдруг все потерял, и уже поздно начинать заново. Теперь он кусает локти и сравнивает себя с безногим. Он думает... Рожденный ползать летать не может... Но ходить, быть может, научится. Зверь родится от зверя, человек — от человека, а мысль — от мысли. Главное, чтобы появилась первая, хоть маленькая мыслишка. Кто знает, может, он еще до чего-нибудь додумается!

Вспомнились стихи какого-то поэта:

Мы так живем, как если бы у нас

Вторая жизнь имелась про запас.

Прожил одну — и вот, не получилось...

Ну что ж — учтем на следующий раз.

А следующего раза не будет. Но что делать, если кто-нибудь не хочет бежать, просто не хочет, сам ложится на дорогу, путаясь в ногах у тех, кто должен жить дальше. Не тянуть же его силком! Тянуть Рыжего Серый не хотел. Да и силенок не хватило. Проще было дать ему трешник, что он и сделал. На том они расстались.

К Ольге Сергеевне Серый пришел не один — принес голодную бездомную собачонку. Он назвал ее «Матросом» — из-за полосок на груди. Вечером он навестил Сашко в последний раз, а на следующий день покинул этот город. Не потому, что ему там не повезло в личной жизни,— просто у него не было выбора: для работы на мельнице он был слаб, а что же делать? Поэтому он решил принять приглашение знакомого директора зоопарка, к тому же животным он симпатизировал.

Он решил, где бы ни был, что бы ни делал, — учиться узнавать новое, ведь чем больше он будет знать, тем ближе станет свобода, которую он поклялся отыскать — настоящую, заключавшуюся в чем-то ему еще не известном. Только на воле он узнал, что еще далек от нее.

Конечно, он уже много знал — больше, чем двадцать, десять лет назад, вчера. Но он был уверен, что завтра будет знать больше, чем сегодня, а через десять, двадцать лет — неизмеримо больше.

Однажды он видел в городском театре трех молодых музыкантов — аккордеон, гитара, контрабас. Это были совсем юные виртуозы, которые сами создавали музыку и сами ее исполняли. Это было здорово. «Вот счастливые, — подумал он, — это их дело, они — мастера, музыка — их призвание».

Рыба должна плавать, но она не может плавать в аквариуме, где нет пространства, она там может лишь существовать; птица должна летать, но она не может летать в клетке. Всякий человек должен искать себе такое занятие, которое делает его счастливым. Призвание — это тоже выражение свободы.

Он получил письмо от матери — первое на воле, это письмо пришло из далекой страны — Швеции и наполнило его сердце сладкой радостью: она жива и здорова, она его любит, она его ждет и все ему прощает, потому что она — его мать.