— Викочка, в лице этого человека ты видишь историческую личность, потому что он продукт...
И Сутулин пересказал жене свои рассуждения на моральные темы, анализируя положение с преступностью в Советском Союзе, в Америке, а затем и в Италии. Его речь пестрела сравнениями: «у нас»... «у них...», длилась довольно долго и свелась к тому, что «у них» там все еще существуют мафии, синдикаты, кланы, которые режут, вешают, насилуют, а у нас в гостях сидит осколок изничтоженной преступности, вещественное доказательство общественного прогресса. Виктория Викторовна в это время обстоятельно изучала Серого. Когда Сутулин сделал передышку, она перевела разговор:
— А скажите, это страшно ночью в чужую квартиру входить? Вот, например, в нашу квартиру как лучше всего забраться? — И, не дожидаясь ответа, стала просить: — Расскажите, пожалуйста, что-нибудь интересное.
Глаза ее загорелись жаждой услышать... Что? Конечно же, что-нибудь страшное, чего не услышишь ни в очереди за мясом, ни в поликлинике, ни от мужа, ни от домработницы. «Ладно, — решил Серый,— чесану им застольную историю, пусть себе смакуют».
— Если не возражаете, — сказал он, — я вам расскажу об одном побеге. Только рассказчик я не ахти, так что...
— Ничего, ничего, — в один голос ободрили его Сутулины.
— Не входя в подробности,— начал Серый,— бежали мы втроем. Собственно, история эта даже не о том, как мы бежали, а о том, как мы там одного слопали. Извините... скушали.
— То есть, как слоп... скушали? Кого? — также в один голос спросили Сутулины.
— Да Андрюшку Жирного. Это его кличка была. Он и на самом деле жирный был, мы его потому и прихватили. Итак... Бежали мы втроем: Гришка, друг стало быть, Андрюшка и я. Дорога предстояла дальняя, а с харчами плохо, и попробуй их нести, когда за тобой погоня. Тяжело! А тут удобно — харч сам бежит рядом.
Глаза супругов предельно расширились. Но Серый увлеченно продолжал. У него было железное правило: если уж рассказывать, так с увлечением.
— На третий день Гришка мне говорит: «Ты гляди, похудел он как, зараза! Чего это он так быстро доходит, как думаешь? Наверное, кончать надо, не то от него одни кости останутся, что тогда жрать будем?»
— Может, не надо больше, а? — робко попросила побледневшая хозяйка дома.
Сутулин воскликнул:
— Неужели вы че-че-ловека слоп... съели?
— А что,— продолжал Серый невинно.— Не сразу, конечно. Сначала половину, что там помягче, остальное с собой взяли.
Виктория Викторовна побледнела совсем. Сутулин произнес:
— Гм-гм!..
Серый почувствовал себя отомщенным и за «продукт», и за тощую селедку и решил, что все-таки бессовестно пугать людей. Поэтому он объяснил Сутулиным, что пошутил, хотя вообще-то в арестантской среде, особенно на севере, такие легенды очень распространены, и что ему лично один вор рассказал, будто в одном побеге в тундре, когда кончились продукты, три вора, понимая безвыходность положения — или всем погибать от голода или одному, — по-справедливому бросили жребий и того, кто вытянул несчастливый, съели.
— Что же касается вашей квартиры, — сказал он еще, — сюда лучше всего забраться через двор, имея в кармане ключ. Но если такое случится, вот вам совет: не дорожите барахлом, придет грабитель — бессовестный, антигуманный элемент, и если вы начнете защищать шмотки, он отнимет у вас и жизнь. А жизнь, сами понимаете, дороже самого лучшего барахла.
Простились Сутулины с ним сухо, а через несколько дней Серого вызвал новый директор базы и вежливо сказал, что работа на базе — сезонная и в настоящее время необходимо сократить штаты. Постоянных рабочих сокращать он не может, поэтому придется уйти Серому. А осенью, когда, наоборот, будут расширять штаты, его снова примут, потому что работник он будто бы неплохой и зерно не ворует.
Серый отправился к Тростовскому и начал таскать мешки на мельнице. Хотя эти мешки были намного тяжелее предыдущих, таскал он их с большим рвением. Его бригада теперь состояла всего из четырех человек. К двоим подходит определение «дядя» — дядя Саня и дядя Тимоша. Дядя Саня чем-то похож на Рыжего, только если у Рыжего отношение к миру высокомерно-презрительное, у дяди Сани оно снисходительное, презрение крепкого трудового мужика ко всем некрепким и нетрудовым. Оба дяди долговязые, медлительные, хотя движения их рук, когда они завязывают мешки, напоминают вязание на спицах — весьма ловко. Дядя Тимоша носит очки, которые ему приходится ежеминутно протирать от мучной пыли. Еще был сильный парень, которого звали просто Ванька. Как и все остальные, он был исключительно молчалив, без перерыва грыз семечки, которые совал, извлекая из бездонных карманов, всем встречным как бы в порядке трубки мира. Эти степенные, неразговорчивые, грубоватые люди работали спокойно, со сноровкой, и опыт свой передавали Серому терпеливо, помогая, когда было нужно. Работали на складе, а работа эта — не для зевак. Мешки летали, как снаряды. Серый таскал их по узкому деревянному трапу на бурты. Не дай бог зазеваться — получишь мешком по голове и полетишь. А если уже здесь образуется завал... бедный будешь.
Первые несколько дней он бедный и был и товарищи не раз помогали ликвидировать завалы. Однажды Серый один работал у стола, на который сверху по деревянному желобу мчались вниз мешки. Вдруг словно прорвало плотину, мешки летели с такой скоростью, что Серый оказался сбит с ног и завален ими. За этим шквалом последовала тишина, затем из-за буртов одна за другой показались иронические рожи бригадников. Словно ничего не случилось, стали растаскивать мешки, только Ванька миролюбиво заржал и сунул Серому горсть семечек, дескать, на, жуй, поскольку ты хлопец ничего... Это, оказывается, был своеобразный экзамен на выдержку.
Привык он быстро, и эта работа ему даже нравилась, симпатичны были люди, и сам он как бы сильнее стал физически.
Когда-то в тюрьме он открыл для себя закон: чтобы поесть с удовольствием, нужно как следует проголодаться. Теперь на мельнице окончательно подтвердился другой закон, открытый им: кто хочет по-настоящему отдохнуть, должен сначала по-настоящему устать.
Отдыхать же было где: у Серого образовалось два дома. Один в садах, другой — в микрорайоне, где они с Кирой начали совместную жизнь. Они понимали, что решились на это, быть может, слишком быстро, но они нравились друг другу. Кира уже была замужем, она вышла несколько лет тому назад за молодого инженера, отравившегося через год после свадьбы ядовитыми газами при эксперименте. Родителей Киры, проживающих в другом городе, Серый еще не знал. Кира почему-то не хотела его с ними знакомить и оказалась права: ее родителям он не понравился. Кира все-таки сообщила им о его существовании и об их намерении зарегистрироваться. День его знакомства с ними стал последним днем их с Кирой совместной жизни.
Родители нагрянули неожиданно, рано утром. Было воскресенье.
Разбудил Серого стук в дверь. Кира накинула халат и ворча пошла открывать. И они вошли. Молодожены были поражены, но родители вели себя вполне разумно, так, словно ничего особенного не случилось.
— Что ж, молодые люди, — сказал папа, — принимайте гостей.
Надо сказать, Серый в это время еще находился в укрытии — под
одеялом, а чтобы выбраться из постели, нужно было сначала одеться. Папа и мама смотрели на него выжидаючи. Побледневшая Кира тоже. Серый хлопнул себя ладонью по пузу, звук этот разрядил обстановку.
— Ну что, мать, — сказал папа,— погуляем немного. Они нас ведь не ждали...
Это был солидный седовласый человек лет шестидесяти, бывший военный, руководящий работник крупного завода. Кирина мама была лет на пятнадцать моложе супруга. Она оказалась энергичной, властной женщиной с серыми быстрыми глазами и крашеными белыми волосами.
Потом женщины — мать и дочь — начали готовить завтрак, а мужчины —отец и... зять, стало быть, отправились по магазинам преодолевать бытовые трудности. Шагая рядышком, с авоськой в руках, отец Киры допрашивал Серого о его намерениях в отношении Киры, и тот все чистосердечно рассказал: и о том, что сидел, и о положении в настоящее время, и о перспективах, которые себе представлял весьма туманно. Он понимал (и Кирин отец тоже понимал), что ему не семнадцать лет... Пока чего-нибудь добьется, немало времени пройдет, а до тех пор мешки, семьдесят пять рублей в месяц, прогрессивка и какая- нибудь случайная работа — не жирно.
