– Рыба ждать не будет, – насмешливо сказал Северьяныч. – Некогда ей.

Схватив коробку с запасными крючьями, парень выскочил за порог и чуть не брякнулся, поскользнувшись на чешуе.

Тайменя у крылечка не было.

– Дед! – голос у парня стал плаксивым. – А где?.. Куда?.. В чём дело?..

– А ты не видишь?

– Нет.

– Ну, значит, не дано…

– Да что случилось-то? – Парень сорвался на крик. – Куда пропала рыба?

Никто не ответил ему. Тишина.

И вдруг он услышал за спиной какие-то скребущие звуки. Точно кто-то шагал, запинаясь. Оглянувшись, парень присел от изумления – ноги подломились. Таймень уходил от него! Таймень, издалека похожий на пингвина, шагал пешком по берегу. Хвостовой раздвоенный плавник был для него – как ноги. Правда, ходок семенил, потому что размах плавника не широкий. Семенил и спотыкался на камнях. И чуть не падал. Грудные плавники, словно руки, были раскинуты крестом. Шатаясь, таймень хватался «руками» то за дерево, то за кустик… На берегу, возле воды, таймень остановился, посмотрел на рыбака. И что-то наподобие ухмылки сверкнуло на лице тайменя. Руками-плавниками он ловко раскрутил обрывок лески, опоясавший грудь, бросил под берег. Приподнимая помятую корону, горящую солнечным золотом и кровавым рубином, таймень чуть поклонился рыбаку и – прыгнул в воду. И так он сноровисто прыгнул – даже круги не пустил по воде. «Не может быть! – Тиморей подбежал к тому месту, где только что стоял таймень. – Это сон или бред?» Сохнущие капли крови мерцали на берегу. Солнце играло в каплях, переливалось. Тиморей наклонился, поднял сухую каплю крови – и снова ноги стали подкашиваться. В руках оказался крохотный рубин, выпавший из царской короны.

– Ай! – плаксиво закричала в небе чайка. – Грабёж средь бела дня! Ай, ай!

И он проснулся – в заветерье под скалой. Подслеповато посмотрел по сторонам. Тело затерпло. Непокрытая голова, оглушённая солнцем, побаливала. Он встал, потянулся. «Как это я закимарил? Сам не пойму…»

Голубоватые горы покоились вдалеке над грандиозным Тайгаыром. Облака никуда не спешили. Деревья, опустившие «руки» в полном безветрии, казались декоративными.

Вспоминая приснившегося тайменя с короной, Тиморей усмехнулся. Глазами поискал свой спиннинг. Стал наматывать леску на барабан. А когда намотал – рассмеялся, запрокидывая голову. На крючке болталась такая здоровущая «акула», что здоровее некуда – меньше мизинца.

Дед-Борей сидел возле избушки, чинил какую-то деталь от лодочного мотора. В глазах горели яркие лукавинки.

– Не клюет? – Он закурил. – Не мудрено. Рыба чует непогоду. Затаилась. Да и потом… Я скажу, ты только не серчай. Спиннинг твой – баловство.

– Ну, как же! Баловство! – Тиморей почувствовал себя уязвлённым. – Да если хочешь знать, я сейчас поймал вот такую рыбину…

– И где же она?

– Отпустил. По доброте душевной.

Охотник усмехнулся.

– А может быть, сама ушла?

Парень оторопело уставился на него.

– Чего? Как ты сказал, Северьяныч?

– Я ничего не говорил. Молчу как рыба…

И опять в глазах Деда-Борея промелькнули диковинные огоньки. Опуская голову, он снова стал копаться в мазутной железяке.

– Постой! – Тимоха оглянулся на озеро. – Откуда ты знаешь, что рыба ушла от меня? Ты же здесь сидел?

– Ну и что? – Храбореев затянулся папиросой. – Я и отсюда вижу всё наскрозь.

– И что же ты увидел?

– Каждый видит по своим глазам.

– Вот заладил…

Докурив папиросу, Дед-Борей тряпкой протёр мазутную деталь от лодочного мотора. Прихрамывая, спустился к берегу, завел моторку и почесал куда-то в дальний угол Тайгаыра, где были потаённые глубокие ямы – нерестилища сига. Такие нерестилища – как на этом озере, так и на любом другом – неприкосновенные, можно сказать, священные места. Хотя чего греха таить: промысловики время от времени вылавливают пыжьяна – под таким псевдонимом известен тут северный сиг. Правда, аккуратно ловят, осмотрительно, будто бы воруют сами у себя. А Дед-Борей, тот вообще довольно редко позволял себе руку запустить в нерестилища, разве что по ярким календарным праздникам или по каким-то другим исключительным случаям.

И вот теперь, когда угрюмый Дед-Борей на моторе против ветра полетел в сторону сиговых ям – теперь он даже сам себя не понимал. Зачем он туда полетел? Что случилось? Какой такой праздник у него вдруг наклюнулся? И чего это он вдруг засуетился перед этим непрошеным гостем? Или дела больше нет у Северьяныча? Или… или…

Вопросов было много. А вот ответов – ни одного. Да и не всегда ведь можно объяснить даже свой же собственный поступок. Да и зачем, кому он будет объяснять? Просто так душа взыграла в нём – захотелось парня рыбкой угостить.

Горы отодвинулись в туманную дымку. Вода вдали сливалась с берегами. Сумрак выползал косматым зверем из береговой чащобы. Воздух, согретый полярным солнцем, сдобренный духом полярной травы и цветов, стеклянной стеною стоял по-над берегом, опьяняя, дурманя…

Мотор у Северьяныча опять забарахлил – уже на подходе к избушке. И пришлось ему лопатить вёслами. И потому вернулся он так тихо – парень даже вздрогнул. Палец наколол на крючок. Поморщился, обсасывая ранку. Сплюнул кровь. Он возле печки колдовал над своими крючками. Нагревал их докрасна и остужал в банке с машинным маслом.

– Кончай ерундой заниматься! – с порога сказал Дед-Борей. – Пошли таскать пыжьяна!

– А это что за чёрт?

– Я сига наловил. Устроим пир.

– Это по какому же такому случаю?

– А так… душа взыграла…

Они перетаскали сига в морозильник – за избушкою вырытый погреб. Дед-Борей, засучив рукава, взялся кухарничать – солил и жарил сига. А парень всё никак не мог угомониться со своими городскими рыболовными снастями, которые смешили Северьяныча: с такими снастями хорошо только фотографироваться.

– Баловство – эти спиннинги, – заявил Храбореев и неожиданно «выкатил» целую лекцию. – Знаешь, где придумали эти несчастные спиннинги? Катушки эти для лески… Ещё в Ебипте.

– Где? – Тиморей улыбнулся. – В Египте?

– Ага. Только они, ебиптяне, использовали катушки не для рыбалки – для охоты с гарпуном на бегемота. А рыбу они таскали обыкновенной бамбуковой удочкой. Помню как сейчас. – Дед-Борей ухмыльнулся в бороду. – Леска была из нитки шёлка, крючок сгибали из острой иголки. Только вот вопрос. А как они делали жагру?

– Какую жабру?

– Жагру. Ты что, не знаешь? Зацепку-то.

– A-а! Ну, видно, этой коварной зацепки люди тогда ещё не знали.

– Наверно. Древние были не такие хитрые, и не такие сволочи, как мы, которые додумались рыбу глушить тротилом. – Дед-Борей вздохнул.

– А поплавок? – заинтересовался Тиморей. – Из чего они делали поплавки?

– Вместо поплавка они цепляли кусок сушёного спинного мозга от какого-нибудь крупного животного.

– А приманка? Что они готовили?

– Варёный рис. Тут, как видишь, Мотя, люди за много веков ничего нового не изобрели. Привада всё та же. Между прочим, в Ебипте всё бабьё рыбалкой увлекалось, – продолжал Храбореев, поражая парня эрудицией. – Даже царица Клеопатра не брезговала.

– Да что ты говоришь? Видать, губа не дура…

– Ну, ещё бы! Помню, как сейчас, царица ловит рыбу, а этот хмырь… Папа римский… Тьфу! То есть, римский полководец Марк Антоний, хитрая бестия, нанял ныряльщика, чтобы её удивить. Он же втюрился в царицу, ага. Втюрился, как пацан. Нанял, значит, ныряльщика, сидит на берегу и только успевает рыбину за рыбиной таскать. Глядит на царицу и тихонько посмеивается: вот, мол, какой я молодец-удалец. И что, ты думаешь, та баба сделала? Бабы, они такие язвы… – Северьяныч поцарапал бороду. – Царица тоже наняла ныряльщика и велела прицепить на крючок полководца… Ха-ха… Солёную рыбу.

Когда Храбореев от души хохотал, смуглое, словно бы «горелое» лицо его на несколько мгновений изумительно светлело, озарённое «внутренним солнцем». Так смеяться могут только хорошие люди.