* * *

– Итак, снова про Крым – н а ш Крым, – подмигнув зачем-то в камеру, бодро произнес Вольдемар Жаворонков, взглядом усталого полководца окинув стоящих перед ним на подиуме «пехотинцев» – депутата Тихонова (по слухам, внука Кагановича), председателя Всероссийского Конгресса «Евреев за Президента», Дьяволинского, режиссера Ханбазарова, «мальчика для битья», американского журналиста, Джека Бима и… Алексея Молчанова. – Вы не согласны, Алексей Николаевич? С тем, что он – наш?

– Что толку – не соглашаться с фактом? – пожал плечами Леша. – Это все равно, как говорил тургеневский Базаров, отрицать смерть – она придет и сама тебя поотрицает.

Жаворонков чуть дернул большим пальцем левой руки, и сидящая в зале публика вяло похлопала.

– Вот что значит – писатель, – весело вскричал Вольдемар, – пусть и оппозиционный, – добавил он уже с легкой грустью.

– Мы таких писателЕй в черном море топили! – неожиданно выкрикнул Дьяволинский.

Тихонов нахмурился, включил дедушку и рявкнул:

– И расстреливали!

Вольдемар глянул на Дьяволинского, изящно поднял тонкую бровь и осведомился:

– Кто это – мы? Вы имеете ввиду вашу родственницу, Розу Залкинд по кличке Землячка? Знаете, я не могу сказать, что одобряю ее действия. Да и многие ее товарищи по партии тоже… – он покрутил головой и скептически причмокнул.

– Да, – с глубокомысленным видом кивнул Ханбазаров. – Она повинна в смерти многих русских людей, но ведь… время был такое…

– Ну ладно, черт с ней, с Землячкой, вернемся к современному Крыму, – прервал его Жаворонков, – про факт, Алексей Николаевич, мы и сами знаем, а вот как с оценкой этого факта? Какова в а ш а оценка?

– А вы не знаете? – спросил Леша.

– Конечно, знаем, – усмехнулся Вольдемар, – еще бы нам не знать – вы ее озвучивали на разных «Волях» и многих хунтовских каналах. А здесь б о и т е с ь? Молчанов здесь решил оправдать свою фамилию и… промолчит?

– Отнюдь, – пожал плечами Леша, – Оценка такая же, какая была у одного француза – если не ошибаюсь, по имени отчеству его звали Антуан Жак Клод Жозеф Буле де ла Мёрт, по поводу убийства герцога Эргиенского (у всех, находившихся на подиуме, выражения лиц напомнило Лешке присказку про баранов и новые ворота). Он сказал: «Это хуже преступления. Это ошибка».

Сейчас он их спустит с поводка, подумал он, и будут рвать. Ну и хрен с ним – все-таки сказать успел, Все-таки – успел, хорошо, что вызубрил имечко, они слегка оху… и не сразу врубились…

Однако к его удивлению, никто его рвать не стал.

Дьволинский приплясывал от душившей его злости, Тихонов пожирал Лешку глазами дедушки, Ханбазаров кривился, как будто жевал протухший лимон, Джек Бим прикрыл рот ладошкой, но… Они молчали.

– Ну что ж, – после паузы сказал Жаворонков, – француз, как известно, рассудка не имеет, но…Мы вас услышали. Джек, – повернулся он к Биму, – вы согласны с такой оценкой?

– Ну я… как бы… не совсем, – осторожно, слегка запинаясь и неожиданно с акцентом (хотя обычно трындел по-русски, как по маслу), заговорил Бим, – хотя что-то в этом есть, поскольку…

Вольдемар Жаворонков едва приметно дернул левой щекой, и… Все они сорвались с цепи. И начали рвать и топтать, но – не его, Лешку Молчанова, а несчастного Бима. Топтали долго и с удовольствием, словно отыгрываясь за вынужденный простой, за непонятно, чье (Жаворонкова?) и почему, табу на топтание Лешки.

Потом про Молчанова вроде как забыли, переключившись на военные успехи в Сирии.

Потом набросились на «псевдо-либеральную оппозицию» (а как же без нее), и Жаворонков опять повернулся к Лешке:

– Что скажет наш представитель этой самой оппозиции? – иронично улыбаясь спросил он.

– Я не представитель, – сказал Лешка, – потому что представлять тут вообще нечего.

– Тю-у-у, – протянул свое коронное (и как он считал, украинское) Вольдемар. – Это как же понимать прикажете?

– А так и прикажу, – пожал Лешка плечами, – никакой оппозиции у нас нет, – последовала пауза, и пользуясь моментом, Лешка продолжил: – Оппозиция бывает в странах с выборной системой власти, у нас же никаких выборов просто н е т. То, что у нас называется выборами – ширма. Камуфляж, а следовательно говорить можно, ну разве что… о некотором протестном движении – не более того.

Ну, сейчас-то порвут…

И… Повторился тот же сценарий – как по нотам: Жаворонков спросил Бима, согласен ли тот с Молчановым, Бим, укрываясь за акцент, пробормотал, что-то вроде: «С одной стороны в этом есть некоторый смысл, но…», – и все дружно и страстно накинулись на Бима. Лешку никто не кусал, и только внук Кагановича порой кидал на него дедушкины взгляды, даже шевелил губами, но звук на Лешку не включал (зато Бима приговорил к высшей мере пролетарского гуманизма аж трижды).

В конце передачи Жаворонков поблагодарил всех участников, а Лешку спросил:

– Как вам у нас понравилось, Алексей Николаевич? Как вы у нас себя чувствуете?

– Как живая лиса в меховом магазине, – без тени юмора буркнул Лешка.

Жаворонков дернул большим пальцем правой руки, и публика в зале разразилась аплодисментами, причем совсем не вялыми. Когда они стихли (после очередного дерганья большого пальца телезвезды, но – в другую сторону), Вольдемар милостиво улыбнулся и отеческим тоном произнес:

– Ну, так-то уж не надо уж… Мы все вам очень рады, и… Я надеюсь, будете теперь у нас частым гостем, буду вас ждать – и тут он ухитрился как-то выгнуть шею, отвернуться от всех камер (сохраняя при этом вальяжность) и кинуть Молчанову взгляд, в котором…

Это был просительный взгляд, чуть ли не униженно-просительный. В этом секундном взгляде была ясно видна мольба. Это так удивило сбитого с толку всем этим странным сценарием, а потому слегка разозленного Лешку, что вместо вертевшегося на языке «разденься и жди», он неожиданно для себя сказал:

– От вас зависит, Вольдемар Арнольдович. А я – что? Позовете – приду.

Ему показалось, что Вольдемар вздохнул с облегчением.

На выходе из студии к Лешке подошел Джек Бим, чистенький и румяный, как свежевымытое яблоко, словно не его сейчас обливали помоями примерно пол часа чистого эфирного времени.

– Давно хотел с вами познакомиться, – протягивая руку, – сказал он (без малейшего акцента). Правда никак не ожидал увидеть вас здесь, но… Судьба, как у вас говорится, играет человеком…

– А человек играет на трубе, – согласился Лешка.

Они поговорили минуты две о каких-то пустяках, а потом, оглянувшись и слегка понизив голос (хотя рядом никого не было), Бим сказал:

– Знаете, мне показалось, что он вас как-то… побаивается.

– Кто? – не понял Лешка.

– Ну, Жаворонков…

– С чего бы это? – удивился Лешка.

– Вот и я подумал – с чего бы… Ну ладно, как у вас говорят, теперь до скорого – сказал Бим, кинул на Лешку какой-то странновато-задумчивый взгляд и отошел. Так бочком, совсем как родственник Валерки Уринсона – от гроба в ритуальном зале 62 городской больницы.

3

Сидя в первом ряду большого зала телестудии, где снималась популярнейшее телешоу «Comedy Pub», Лешка – в потертых джинсах и старом вельветовом пиджаке времен перестройки und ускорения, – поначалу чувствовал себя среди здешней модно и по-настоящему дорого одетой публики (в основном, молодой и очень ухоженной), как престарелый бомж на великосветской яхте. Но довольно скоро это ощущение исчезло – атмосфера в студии была веселой и доброжелательной. А уж когда популярный комик, Саша Дуля, выдал отличный stand up, а потом певец, Антон Колпаков спел в своей оригинальной манере блестящую юморную песенку, в которой отчетливо произнес слово «х@й», Лешка совсем расслабился и перестал жалеть, что поддался на уговоры… На уговоры лично позвонившего ведущего «Comedy Pub», Марлена Карапетяна, разливавшегося в телефонной трубке соловьем о том, как давно мечтал познакомиться и пригласить, но все как-то не было случая.