– Батюшки-святы! – выдохнул мужик. – Никак ли сам московский князь к нам пожаловал? Проходите, дорогие гости, проходите! Надо было бы вам вперед себя гонца послать, мы бы сумели вас встретить! Кондрат Кириллович, радость-то какая, – орал слуга, – московский князь у нас на подворье!
В белой вышитой сорочке и синих широких портках на высоком крыльце появился сам хозяин дома. Если бы перед ним появился сам Иисус Христос, возможно, он удивился бы куда меньше, чем приходу великого московского князя.
Московские князья приезжали в Великий Новгород всегда с большой дружиной, загодя посылали гонцов, чтобы город успел приготовиться к встрече и величал бы их хлебом-солью да звонкими колоколами, низкими поклонами черных людей. Чтобы митрополит Новгородский шел впереди встречающих и несли бы чудотворную икону; и сам князь въезжал бы не по голой земле, а чтобы копыта жеребцов топтали дорогие иноземные ковры. Только к таким почестям привыкли московские князья. И всегда сосед – древний Новгород старался ублажить честолюбивого сильного соседа.
Сейчас великий московский князь был один, если не считать немногих бояр, которые жались за его спиной. Пропала былая горделивость и высокомерие во взгляде, которыми отличались московские Рюриковичи, и посадник Кондрат Кириллович понял, что произошло нечто важное. Видно, это «что-то» заставило смирить прежнюю великокняжескую гордыню, вот оттого и явился Василий в Великий Новгород не хозяином, а изгнанником.
Не сломался в поклоне Кондрат Кириллович, что случалось в прежние времена. Был он сам теперь хозяином положения. Ведь новгородцы величали его по имени и отчеству, называли «батюшка наш». Заложил за пояс Кондрат ладони и смотрел с вызовом на великого князя.
Нахмурился московский князь, не по душе ему пришлась вольница Новгорода.
– Здравствуй, Кондрат. Что же ты князя Московского не хочешь приветить? Или не господин я?
– А для меня есть один господин – вече народное! Князь Московский меня не выбирал. У него своя земля есть. Новгород, он всем городам старший брат.
Василию Васильевичу захотелось возразить строптивому посаднику, сказать, что, дескать, прошли те времена, когда Великий Новгород величали старшим братом, и что только один город на Руси может быть первопрестольным, но сдержался. Если бы явился он в город с великой дружиной, нашелся бы, что ответить дерзкому посаднику. А сейчас Кондрат на обидные слова и прогневаться может. Бывало в истории Великого Новгорода, когда изгоняли они за ворота неугодных князей, а про гостей непонравившихся и говорить нечего. Взашей выпрут!
Посадник, желая загладить неловкость, проговорил мягче:
– Ну, чего же ты у порога застыл, князь? Проходи в хоромы, ведь не иноземец какой, а свой, русский. За столом и расскажешь про дела. И что за беда тебя в Новгород привела. – И лихо прикрикнул на дворовых людей, которые сбежались посмотреть на московского князя: – Чего рты пораззявили?! А ну бегом стол готовить! Не видите, что ли? Проголодался Василий Васильевич! Пойдем, государь, пойдем, – чуток приобнял посадник Василия за плечи.
Разговор начался после того, как великий князь с боярами отведали шесть кушаний кряду. Молодые девки, зыркая на юного князя, убирали со стола пустые блюда. Утер ладонью жирный рот Василий и, оборотясь к посаднику, сказал:
– Опять Юрий Дмитриевич ссору затеял. На московский стол зарится, супостат.
– Знаю, – махнул рукой посадник. – Чай, не в пустыне живем. Народ уже сказывал об этом. Говорят, побил он тебя на реке Куси и под Ростовом.
– Побил, – согласился Василий. – Теперь мой черед сдачи давать. Может, ты мне поможешь новгородскую дружину собрать? Что скажешь, Кондрат Кириллович?
Кондрат был из поморов. И дед, и отец его жили тем, что ходили в заморские страны, торговали мехами, ловили белорыбицу и привозили с собой удивительные истории про житие-бытие заморское, рассказывали, что происходит вне родных стен. Чужая жизнь казалась удивительной: дома всюду строили из кирпича, церкви были высоченные, со множеством колоколов, даже обычные дороги выложены брусчатником, и оттого даже в самую непогоду грязи на них не увидать. Быть может, и Кондрат навсегда связал бы свою жизнь с морем, умножая славу своего удивительного края, да только судьба распорядилась иначе. Приглянулся смышленый мальчишка новгородскому тысяцкому: и грамоту разумеет, и на язык остер. Года не прошло, как пятнадцатилетний отрок сделался при тысяцком подьячим. А как вошел в мужицкую силу, женой обзавелся, стал тысяцкий именовать его дьяком. Может, суждено ему было остаться дьяком при сильном новгородском тысяцком, если бы не случилась беда: в лютую годину, когда Витовт, презрев крестное целование, двинул литовское воинство на Новгород, попал тысяцкий в полон. Вот тогда возглавил дьяк новгородское ополчение. Вместе с дружиной Василия Дмитриевича отбросили литовцев от Пскова и Новгорода, освободили тысяцкого.
И, поглядывая сейчас на Василия Васильевича, Кондрат вдруг обнаружил, как похож тот на своего отца. Даже кольчугу его надел! Та же пряжка золотая у самой шеи, а на ней выбито: «Сохрани меня Господь!» Василий Дмитриевич уберегся, своей смертью помирал великий князь, какова судьба сыну его достанется?
Хоть и непохожими были Москва и Новгород, но объединяла их всегда одна беда: как Новгород просил у московского князя помочь защитить пригороды от ливонцев и шведов, так и московский князь посылал за помощью в Великий Новгород, чтобы поднимались они супротив ордынцев. И не было в этой поддержке ничего зазорного.
Кондрат поерзал на скамье, нужно было отвечать московскому князю. Однако не мог подобрать слов умный посадский.
Не успела оправиться Новгородская земля от недавней войны с ливонцами, а тут, не далее как полгода назад, прошел по ее большим просторам мор, который унес тысячи жизней. Хотелось сказать Кондрату, что обезлюдела Новгородская земля: многие деревни пусты, некому землю пахать по весне. И собрать воинство будет непросто.
– Ты же знаешь, Василий Васильевич, все решает вече! Это у вас на Москве все просто. Пожелал князь – оторвал мужиков от сохи и собрал посошную рать. Набрал черный люд и пустил на ворога. А новгородцы народ вольный! Холопов у нас отродясь не бывало. Как вече решит, так тому и случиться. А я противиться не стану.
– Вече, говоришь? Пускай будет вече. Только поначалу я сам бы хотел на этом вече высказаться.
– На вече может говорить каждый. Вот завтра и устроим. Эй, Манька! Фекла! Девки! Где вы там?! Дайте князю горло наливой ополоснуть! И еще медовуху несите. Да покрепче! Ту, что в чулане под навесом стоит. Липовую.
Вече проходило на Ярославском подворище, на Торговой стороне, и с трудом вместило всех новгородцев. Однако тесно здесь никогда не бывало. Плечом к плечу стояли ремесленники и купцы, поморы и заморские гости. В центре дворища – степень, помост, сколоченный из грубых досок; тут же било, которое зазвучало в то утро по-особому звонко, заставляя стекаться к площади народ.
Монах, высоченный и сутулый детина, колотил молотом по тяжелому железу, и бухающий звук с каждым новым ударом расходился далеко во все стороны, будоража и торговую площадь, и новгородский посад.
Новгородцы подходили к дворищу степенно, сдвинув на самые затылки мохнатые шапки, и скоро двор наполнился гулом.
На степень взошел Кондрат и одним взглядом охватил площадь. Он был виден отовсюду – с ближних и дальних уголков Ярославского дворища.
– Братья новгородцы, – сказал Кондрат, сняв перед великим вольным собранием шапку. – К нам в Великий Новгород приехал московский князь Василий Васильевич просить нашей помощи супротив дяди своего, галицкого князя Юрия Дмитриевича. Что вы скажете на это, новгородцы?
– Пусть князь Московский говорит! – раздалось из толпы.
– Пусть князь свое слово скажет!
– Василия желаем выслушать!
Василий Васильевич стоял близ помоста в окружении бояр. Если кто и повелевал им когда-то, так это митрополит Фотий, который укорял князя в прелюбодеянии, в несоблюдении постов, в жестокости к мирянам. Еще по малолетству ругал его отец, Василий Дмитриевич. Здесь же были новгородцы, чужие ему люди, которые хотели видеть князя и слышать, что он им скажет, как поведет себя.
