– Сама ты лопух, буркнул Мишка и выпрямился. – Ну, кто ж так мораль читает? Мораль надо читать так, чтоб аж до костей продирало. Вот, – слушайте!

Мишка встал, вытряхнул из ведра собранное и, не обращая никакого внимания на «ой!» девчонок, сказал:

– Вы сейчас будете собирать, а я вам прочту мораль. Давайте, собирайте! Моделируем, моделируем!..

Девчонки ошарашено переглянулись, пожали плечами и… начали собирать. Мишка же сел на стул, откинулся на спинку, вытянул ноги и буравя указательным пальцем правой руки воздух и, тыча им в конце каждого слова в сторону ползающих, начал:

– Бездельники!.. Разгильдяи!.. Неряхи!.. Лоботрясы!.. Оболтусы!.. Кочерыжки!..

Последнее слово вырвалось по инерции, и Мишка испуганно зажал рот рукой.

Девчонки аж взвизгнули.

– Какие кочерыжки? – закричали они.

– Ну, ладно, ладно… Вырвалось… – замахал руками Мишка и сразу же ринулся в атаку. – В общем, как читать мораль вам ясно. И как убирать тоже. Не как вы, а лучше!

Мишка подобрал бумажку и кинул её в ведро.

– Теперь моделируем какое-нибудь другое поручение, – сказал он.

– Интересно, какое? – остывая, буркнула тёмненькая.

– Какое, какое! – взвился Мишка. – Что, мало их? Поручите, чтобы учились хорошо! Или чтобы родителей слушались! Ну и учителей тоже можно…

– А что тут моделировать? Тут опять можно ругнёй отделаться, – сказала беленькая и, загибая пальцы, перечислила: – Бездельники, разгильдяи, неряхи, лоботрясы и оболтусы.

– Правильно! Усвоили наконец-то! Универсальный метод! – обрадовался Мишка.

– А если не подействует? – засомневалась тёмненькая.

– О-ой! – заскрежетал зубами Мишка. – Тогда кричите громче. Вот так: бездельники, разгильдяи, неряхи, лоботрясы, оболтусы!

Ударив, как хлыстом, последним словом, Мишка неожиданно затряс руками и заорал так, что мы съёжились за сидениями, а девчонки сбежали со сцены:

– И к директору! К директору! Поняли? Директором угрожайте! Или родителями! Или детской комнатой милиции! Тюрьмой, наконец! Не знаете что ли, как это делается? Ну, никакого соображения! Бездельники, разгильдяи, неряхи, лоботрясы и оболтусы!!!

– Псих! – закричали девчонки. – Чего на нас-то набросился? Подшефные мы тебе, что ли?

– Хуже! – продолжал ещё громче Мишка. – Те пусть попробуют поспорить! А от вас только и жди! Того и гляди начнёте!..

– Да мы ещё и не… – хотела перекричать Мишку тёмненькая, но не тут-то было.

– Молчи, молчи! – обрезал он. – Знаю я тебя!

– Да ты что?.. – попробовала светленькая.

– И тебя знаю! – резанул Мишка. – Бездельница!

– Я?

– Конечно!

– А я? – закипая, как самовар, запыхтела подруга.

– И ты тоже! – рубанул рукой воздух Мишка.

– А ты? Ты-то сам? – в голос завопили обе.

– И я тоже! – крикнул Мишка и осёкся. – Ой, нет! Я шеф! Мне поручили подсвечничать… Ой, нет… как это?..

– Подставничать! Тебе поручили подставничать! – язвительно саданула та, что посветлее.

– Да нет же… – заметался Юрка. – Как это?..

– Как это, как это! Надставничать! – подхватила та, что потемнее.

– Да-да, – надставничать! То-есть нет… заставничать… То-есть… Да что вы меня опять путаете! Наставничать! Поняли? На-став-ни-чать!!!

Мишка аж затрясся.

– Ну и наставничай! Пошли, Катя! – сказала та, что потемнее и, подхватив подругу, направилась к выходу.

Мишку как в прорубь опустили. Из красного он стал белым.

– Э-э, вы куда? – забормотал он и пошёл за девчонками. – Мы же моделируем только… Вы что, чокнулись?..

– Сам чокнулся! – выкрикнула светленькая и выскочила из зала.

Тёмненькая же задержалась и, чеканя каждое слово и обливая его самым змеиным ядом, пропела:

– Бездельник! Разгильдяй! Ннеряха! Лоботряс и оболтус!

Дверь хлопнула. Мы сидели ни живые, ни мёртвые. Если бы Мишка сейчас ещё и нас бы обнаружил, то, наверняка бы, лопнул.

– Сами вы бездельники! То есть бездельницы! – выкрикнул он отчаянно и умолк.

– Ой, что это я… Они же действительно не подшефные… – заговорил он через некоторое время более или менее нормально и прямо на глазах стал меняться.

– С ними же по-другому надо… – продолжал он и оттаивал. – Ну-ка, моделируем улыбочку!

Лицо Мишки расплылось как резиновое в широчайшую и наиглупейшую улыбку, а руки распахнулись, как ворота стадиона.

– Родные вы мои, любимые, бриллиантовые! – выкрикнул он и сделал танцевальный прыжок вправо. – Рродные вы мои, любимые, бриллиантовые! – повторил он и прыгнул влево.

После этого, видимо почувствовав себя снова в форме, Мишка скомандовал сам себе «И-и, пошёл!» и периодически выплёвывая «Родные вы мои, любимые, бриллиантовые!» запрыгал из зала.

Мы ещё некоторое время сидели, не шелохнувшись, а потом постепенно вылезли.

В зале стояла удивительная тишина…

Наверное, в каждой школе найдётся хоть один ученик, который всё время что-то жуёт. У нас тоже есть такие. Но Затыка даже среди них феномен. И феноменальность его в том, что кроме постоянного чего-то жевания он ещё ко всему кроме себя абсолютно равнодушен. Абсолютно! Куда его родители смотрят – не знаю, а нам так и смотреть на него не хочется. Витька его даже йогом обозвал. Прирождённым! Они – йоги, говорит Витька, в своём учении до такого равнодушия доходят, что если рядом кто-то гибнет – руки не подадут. Каждый, мол, должен сам выкарабкиваться. Не знаю, правда это или Витька что-то не так понял, но если ждать когда Затыка руку подаст, то точно ноги протянешь. А против йогов я лично ничего не имею. Гимнастика у них мировая! И вообще меня Затыка раздражает, а не йоги. Те далеко, а этот рядом.

Сидим мы как-то на уроке истории, почитываем очередной параграф и вяло так записочками перебрасываемся. У Гермагеновны – учительницы по истории, зуб разболелся, и она задала нам самостоятельную работу, а сама ухватилась за щёку и стонет. Да так стонет, что половина класса тоже за зубы хватается. Один Затыка жуёт и посмеивается.

Витька смотрел, смотрел на него да не выдержал:

– Вот человек! Ну, бары-бер! Неужели ничего нет такого, от чего бы он вздрогнул?

– Конечно – нет, – говорю я. – Что ты его не знаешь!

– У-у, жвачное! – продолжил возмущаться Витька. – Не-ет, я всё-таки попробую… Сейчас вот… Кукушкину подговорю!

И он начал писать записку Кукушкиной.

Та была полной противоположностью феномену. Все самые последние небылицы и сенсации были известны ей. Кукушкина просто захлёбывалась, когда рассказывала о чём-нибудь и надоедала нам постоянно. Но мы особенно не обижались. Не всё же, что она рассказывала, было выдумкой!

После урока Витька и Кукушкина сразу же побежали за Затыкой. В столовую! Я за ними. Когда я вбежал, Затыка уже успел выпросить у поварихи старый сухой бублик и теперь грыз его с наслаждением.

– Эй, феномен, иди сюда! – позвала Затыку Кукушкина.

– Ну, чего ещё? – недовольно промямлил тот и нехотя вышел из столовой.

– Чего-чего! Вчера снежного человека по телевизору показывали. Видел?

– Видел. Ну и что?

Витька как бы невзначай тут же поддержал Кукушкину.

– Да-да, я тоже видел. Лохматый такой!

– Подумаешь! – пожал плечами Затыка и осторожно начал зубами прощупывать очередной кусок бублика.

– Ишь какой… бережёт зубки-то… – подумал я и, не выдержав, вмешался в разговор. – А ты знаешь, наши космонавты с инопланетянами встретились.

– Точно, – подхватила Кукушкина. – Нам тоже про это папин знакомый лётчик рассказывал.

– Ну и что? – равнодушно сказал Затыка.

Витька сразу куда-то исчез и тут же появился снова.

– Эй, феномен! – задыхаясь, как от быстрого бега, выпалил он. – Пойдём с «бешниками» в футбол сыграем!

– Не пойду!

– Да кончай ты жевать, нам одного человека не хватает!

– Отстань! Бери его! – указал на меня Затыка и захрустел бубликом.

– Да у него нога болит, – сказала Кукушкина.

– Витька, мы тут про инопланетян разговариваем. Представляешь, наши космонавты их на станции чаем поили!