Лобастый пёс всё так же сидел на обочине, только теперь он упоённо чесал за ухом левой задней.

- Блохи? - участливо поинтересовался Еремеев.

Пёс лениво обернул к нему голову.

- А, наша бродячая панда... Это опять ты... Ищешь чего?

И Еремеев решил, что драки на этот раз не будет.

- Да вот заблудился, - честно признался он.

- И куда ты хотел попасть?

- Угол Подлесной и Космонавтов.

Пёс хмыкнул, потом ещё раз хмыкнул, а потом начал смеяться - взахлёб, словно ничего смешнее в жизни не слышал.

- Чего? - обиделся Еремеев. - Не вижу ничего смешного.

- Да ты, похоже, не только смешного, а и вообще ничего не видишь, - икая от смеха, философски заметил пёс. - Нет здесь никаких космонавтов, и не было никогда.

Отсмеявшись, он качнул головой:

- Я бы на твоём месте вернулся туда, откуда пришёл. Твои всегда так делают.

Он встал и пошёл вдоль поля: прочь от Еремеева, прочь от кряхтящего у того под полой куртки младенца и от их проблем.

- Эй... - растерялся Еремеев. - Куда я вернусь, если выходы и входы у вас тут скачут, как ненормальные?!

И он побежал за псом, кривобоко скрючившись со своей королевской ношей.

Синее васильковое поле всё длилось и длилось вдоль обочины, и синева эта сливалась с почти лиловой синевой неба.

Пёс долго шёл, не оборачиваясь, но когда вдалеке, у горизонта, на синем появилась маленькая жёлтая точка, он остановился и осклабился Еремееву через плечо:

- Иди дальше один и ищи сам.

И повернул назад - равнодушной деловитой трусцой. И, поскольку бежать за ним обратно по той же дороге вряд ли имело какой-то смысл, Еремеев только вздохнул и поплёлся дальше.

***

Жёлтый самолёт лежал в поле большой сломанной птицей, крылья его торчали над васильковым морем под какими-то невероятными углами, и солнце сверкало на них острыми бликами.

Его Величество сидел в тени выкрашенного жёлтым и красным фюзеляжа. Еремеев заметил его далеко не сразу, а когда заметил, то ничуть не удивился - как тогда, с Ноном, у тёмной Зайкиной парадной.

- Ас-салям алейкум! - громко крикнул он. - Какими судьбами?!

И Его Величество радостно замахал обеими руками в ответ.

Там, у себя, где остались зима, Зайка и спокойная жизнь, Еремеев вот уже как лет семь работал техником-авиамехаником в Белёво, на аэродроме для малых винтовых самолётов.

***

Там, у себя, где остались зима, Зайка и спокойная размеренная жизнь, Еремеев вот уже как лет семь работал техником-авиамехаником в Белёво, на аэродроме для малых винтовых самолётов. Техобслуживание, ремонт и предполётная подготовка. О как! Неожиданно, не правда ли?

Советское время он не застал. Не застал от слова совсем. Со слов Толика Гартмана, которому уже было хорошо за семьдесят, он знал, что после распада системы министерств СССР сфера, в которой им приходилось трудиться, претерпела радикальные изменения. Всё, что ранее, в далекие советские годы, решалось на уровне нескольких политических ведомств, теперь из стратегических вопросов превратилось в вопросы сомнительных поставок сомнительных запчастей. И все они - Толик Гартман, мужики из приборной лаборатории, инженерного и вспомогательного корпусов, а также он сам, Еремеев, - оказались заложниками этого масштабного идиотического бардака.

Но. Но было одно положительное, несомненное "но": разнообразие приписанной к аэродрому техники делало из них асов, виртуозов, этаких богов, которые могли из имеющегося подручного материала и закомуристой обработки получить требуемое, срастить несращиваемое и получить в итоге годную для полётов машину, которая смогла бы не только подняться в воздух с пилотом и туристом, но и вернуть их обоих обратно.