Передышки между боями часто остаются в памяти солдат дольше, чем воспоминания о самих боях. По-моему, все парашютисты 82-й дивизии вспоминают уход из Трапани с чувством сожаления. Они плавали в голубом море, мылись, чистили одежду и оружие, а изредка выходили на шлюпках принимать капитуляцию небольших итальянских гарнизонов, находившихся на близлежащих островах.
В своем движении на запад дивизия за шесть дней прошла 250 километров и захватила 15 тысяч пленных. Мы передвигались пешком такими темпами, что удивили даже генерала Паттона. В ходе кампании, помню, произошел один инцидент, который позабавил всю дивизию. Когда мы двинулись на Палермо, пришел приказ освободить дороги и пропустить вперед 2-ю бронетанковую дивизию, которая должна была нанести удар по этому крупному городу на северном побережье Сицилии. И вот мы сошли с дороги, а 2-я бронетанковая дивизия с грохотом пронеслась мимо нас в Палермо. Но в городе танкисты встретили не противника, а парашютистов 82-й дивизии. Они уже несколько часов находились в городе и успели вином промыть себе горло. Стоя на тротуарах, они с издевкой аплодировали танкистам. 2-я бронетанковая дивизия, разумеется, была не в восторге от такой встречи. Парашютисты и танкисты обменивались достаточно резкими репликами.
Вся кампания длилась недолго и для 82-й дивизии была больше всего похожа на маневры, чем на настоящую войну, хотя 9-я дивизия Мантона Эдди и 3-я дивизия генерала Траскотта вели довольно упорные бои на северо-востоке. Когда американцы вышли к северному побережью в западной части острова, англичане и канадцы очищали от противника его восточную часть. К концу месяца сопротивление врага было окончательно сломлено. Итальянцы спокойно поглядывали на своих победителей из-за колючей проволоки, за которую они были посажены, а остатки немецких войск поспешно спасались через узкий Мессинский пролив. Битва за Сицилию закончилась. По словам Уинстона Черчилля, война здесь оказалась «не началом конца, а концом начала».
ГЛАВА G
КАТАСТРОФА ПРЕДОТВРАЩЕНА
Трудно представить себе более идеальную погоду для войны, чем та, которая стояла тогда на Сицилии. Мягкая весна легла на землю, как благословение; дни были теплыми и сухими, а ночи приятно прохладными. После африканской раскаленной сковороды эта целительная погода переполняла блаженством парашютистов, которые изнывали от жары в Марокко и Тунисе. Не было почти никаких насекомых, если не считать москитов, но от них нетрудно было спастись. Достаточно натянуть под оливковым деревом противомоскитную сетку, разостлать там постель, и трудно себе представить сон более сладкий, чем в этой древней роще, под убаюкивающее веяние легкого ветерка.
Возбужденная успешным преследованием противника, в конце операции дивизия перешла к преодолению новых препятствий и трудностей, связанных с планированием следующей операции. Выброска в Сицилии дала толчок воображению всех высших командиров. После нее в корпусе и армии начали мечтать о грандиозных планах использования воздушнодесантных войск.
Один план, против которого я резко возражал, предусматривал выброску десанта в районе Рима. В самых высоких инстанциях был разработан план, согласно которому мы должны были попытаться вырвать итальянские войска из-под влияния Муссолини и немцев, а затем использовать их в качестве своего союзника. Вслед за выброской десанта пехотные соединения союзников должны были быстро продвинуться по суше и соединиться с воздушнодесаитной дивизией. Ею могла быть только моя 82-я дивизия.
Этот план казался мне совершенно неразумным. Во-первых, Рим находился за пределами радиуса действия наших истребителей, базировавшихся либо в Африке, либо на Сицилии, и мы оказались бы совершенно беззащитными перед авиацией противника. Нам пришлось бы полагаться только на нашу легкую парашютную артиллерию и на бомбардировщики. Кроме того, в районе Рима у немцев было шесть дивизий — об этом все знали, и я нс сомневался, что наземные войска не успеют вовремя подойти к нам и не допустить истребления нашего десанта немецкими дивизиями. Наконец, я отнюдь не был уверен, что итальянцы смогут обеспечить нас грузовиками, бензином, боеприпасами и продовольствием, пока к нам не пробьются наши войска.
Помню, как-то ночью в оливковой роще на Сицилии я и начальник штаба Беделл Смит пели переговоры с итальянскими военными представителями. Чувствовалось, что они боятся немцев и не смогут или не захотят выполнить те обязательства, которые сейчас берут на себя.
Несмотря на все мои пылкие возражения, разработка планов десанта продолжалась. Я чувствовал себя несчастнейшим человеком. Мне оставалось либо молча согласиться с тактическим планом, который я считал в корне неверным и осуществление которого, на мой взгляд, привело бы к разгрому 82-й дивизии, либо изложить свою точку зрения высшим инстанциям, видимо, уверенным в том, что выброска оправдает себя.
Я разыскал своего старого друга Беделл а Смита и попросил о неофициальной встрече со мной. И вот мы вдвоем сидим под оливковым деревом, и я изливаю Бсдсллу свою душу. Смит был чрезвычайно внимателен, спокоен и серьезен. Он выслушал меня и, наконец, сказал:
— Ладно, Мэт, если ты так думаешь, го единственное, что можно сделать,— это добиться аудиенции у генерала Александера и все рассказать ему. Если хочешь, я устрою тебе эту аудиенцию.
Разумеется, я хотел, и Смит выполнил мою просьбу. Со всей серьезностью и искренностью я произнес небольшую речь перед фельдмаршалом Александером, который был тогда верховным главнокомандующим вооруженными силами союзников на Средиземном море.
Меня поразило отношение Александера к моей оценке гибельного плана выброски воздушного десанта в районе Рима — оценке, как я был искрение убежден, совершенно беспристрастной. Александер держался очень бесцеремонно и едва выслущал меня. Я прекрасно помню сто последние слова: «Не думайте больше об этом, Риджуэй. Контакт с вашей дивизией будет установлен через три, самое большее — через пять дней».
Обескураженный, вернулся я к себе, мучительно продолжая размышлять все о том же. Вызвав командую-~ щего артиллерией своей дивизии Макса Тэйлора, я поделился с ним своими сомнениями. Я сказал ему, что считаю необходимым тайно направить в Рим ответственного офицера для встречи с маршалом Бадольо. Наш офицер должен выяснить у самого маршала, хотят ли и могут ли итальянцы оказать нам ту помощь, которую они обещали. Макс согласился, и мы отправили этот план Беделлу Смиту, а он передал его Александеру. Наше предложегше было отвергнуто. Слишком опасно, слишком рискованно — так оценил его Александер.
Я не считал неразумным рискнуть жизнью одного или двух офицеров, учитывая, что Александер собирался рисковать целой дивизией.
Поскольку верховное командование настаивало на проведении операции, 82-й дивизии оставалось только готовиться к ней. И вот началась интенсивная подготовка, тем более что времени оставалось все меньше и меньше. Несмотря на все свои- неудачи, я не мог отказаться от дальнейших попыток что-либо пр-едпринять. Промучившись целые сутки, я снова приехал к Беделлу к спросил, нельзя ли зее-таки пересмотреть план операции. Тэйлор согласился со мной и мужественно вызвался добровольно отправиться с опасной миссией в Италию. Бедслл опять пошел к Александеру и, вероятно, весьма энергично отстаивал мое мнение. В результате верховный главнокомандующий согласился направить в Рим Тэйлора и одного авиационного офицера — полковника Гарднера. Они появились там под видом пленных летчиков и тайно встретились с Бадальо. Из сведений, которые получил Тэйлор, ему стало ясно, что операция не увенчается успехом, и он по радио уведомил об этом верховное командование, передав заранее согласованное слово «безвредный».
Известие об отсрочке, а затем об окончательной отмене операции дошло до нас как раз вовремя. Все приготовления уже были закончены. Оставалось только совершить перелет, выброску и вступить в бой. Когда пришло известие об отмене операции, я играл в карты с моим начальником штаба Доком Итоном, стараясь но думать о гом, что через несколько минут я вместе со своими солдатами полечу туда, где, как я был уверен, боль-- шинстоо из нас будет убито или захвачено в плен. Отмена операции принесла мне глубокое облегчение.
