Юрий подхватил чемодан Максима и направился к дому.
Коттедж оказался довольно просторным: первый этаж состоял из большой гостиной, столовой и кухни, на втором этаже были кабинет Юрия и две спальни, одна из которых предназначалась Рутковскому.
Узнав, что Максим пообедал в самолете, Иванна, не скрывая, обрадовалась. Объяснила, что постоянной прислуги не держит, даже для них это дорого, хозяйничать ей приходится самой, рассчитывая только на помощь женщины, которая приходит трижды в неделю. А сегодня вечером соберется небольшое общество, и заниматься обедом ей просто некогда. Конечно, чем-нибудь накормить можно...
Максим решительно отказался. В самом деле, есть не хотелось, к тому же перелет из Канады немного выбил его из колеи — хотелось уединиться; наконец, не мешало бы и выгладить измявшийся в чемодане вечерний костюм, и, вооружившись утюгом, поднялся в свою спальню.
Комната понравилась Максиму: выходила окном на террасу, и до яблоневых веток можно было дотянуться рукой. Постоял немного, разглядывая сад, точнее, садик — полдесятка деревьев и какие-то кусты около металлической сетки ограды. За нею снова деревья и почти такая же, из красного кирпича, вилла, однако с более узкими окнами — целая улица чем-то похожих друг на друга и в то же время разных домов, квартал, где жили люди богатые — не миллионеры, банкиры или владельцы крупных предприятий, а средние буржуа, профессора, известные артисты, журналисты и писатели.
Выгладив костюм, Максим побрился. Вышел из ванной, переложил вещи из чемодана в шкаф. У него было еще два свободных часа — хотел попросить у Юрия какую-нибудь книжку, но передумал: растянулся на кровати и незаметно уснул. Не собирался спать, но сон сморил его за несколько минут, был он легкий и прозрачный, будто совсем и не сон, а так, случайное забытье, будто серебряный дождик с елки, когда вроде бы и спишь, но все видишь и слышишь, — чудесное чувство покоя и забытой детской радости.
Проснулся Максим быстро, но не поднимался, лежал, не в состоянии расстаться с навеянными сном впечатлениями — в самом деле почувствовал себя совсем еще мальчиком, спящим в одной комнате с новогодней елкой: стоит повернуться — и он увидит ее, чудесную красавицу с тонкими нитями серебряного дождика, — даже запахло хвоей, и это чувство было настолько реальным, что Максим сел на кровати, осматриваясь. Но в окно заглядывали ветви яблони с зелеными еще плодами, за домом проехал тяжелый грузовик, а с первого этажа донесся высокий голос Иванны, что-то требовавшей от Юрия.
Максим глянул на часы: до назначенного Иванной времени осталось минут сорок, и нужно торопиться. Надел белую льняную рубашку, примерил галстук-бабочку, немного подумал и заменил обычным: бабочка придала бы какую-то претенциозность, а ему хотелось сегодня вечером ничем не выделяться — ведь Юрий сказал, что должен быть Джек Лодзен, один из руководителей «Свободы», и от того, какое впечатление произведет Максим на него, будет зависеть очень многое.
Иванна и Юрий, оба в клеенчатых фартуках, находились в гостиной. Максим ожидал увидеть раздвинутый стол, заставленный посудой и едой — обычное украинское и русское застолье, когда глаза разбегаются и не знаешь, что сначала съесть: студень, заливную рыбу, салат, балык или буженину, не говоря уже о соленых огурцах, колбасе, маринованных грибах, а тут на столе стояли тарелки с маленькими бутербродами — и все. Бутылок, правда, было много, и разных, таких напитков Максим и не видывал, но все эти джины и виски нужно чем-то закусывать!..
Так и не решив для себя эту проблему, Максим громко кашлянул. Иванна обернулась, смерила его оценивающим взглядом, осталась довольна и спросила:
— Костюм купили в Канаде?
— Сшил в Киеве.
Остановилась и рассмотрела Максима внимательнее.
— Неплохой портной, — сказала наконец. — И вы позволяли себе носить не готовую одежду?
— У меня такой рост...
— Но это же очень дорого!
— Мой бюджет выдерживал.
— Удивительно. Даже Юрий покупает готовые костюмы, вот только вечерний... — Вдруг захлопотала: — Переодевайся, милый, уже все готово. — Она с гордостью осмотрела тарелки с бутербродами и приказала: — Маслины, принеси еще маслин из холодильника.
Юрий принес маслины и ушел, а Иванна сняла фартук — она, оказывается, уже оделась, была в вечернем платье с полуоголенной спиной. Раньше Максим видел такие платья на женщинах только в заграничных фильмах, иногда — на эстрадных артистках, но вот так близко — никогда.
В глазах у Иванны заиграли игривые чертики, она сразу поняла, что понравилась Максиму, наверно, это тешит всех женщин на свете, без исключения, вот и повернулась нарочно так, чтобы этот долговязый и совсем еще непонятный для нее молодой человек хорошо видел все линии ее тела, не без удовлетворения замечая признаки смущения на его лице. Хорошо знала: если смущается, она не безразлична ему, и почему-то именно это — не быть безразличной — имело значение, может быть, потому, что в ее доме это был первый человек из далекого и непонятного Востока, где родились ее отец и мать, ведь край тот считался и ее родиной, а может быть, все значительно проще: ей самой понравился этот юноша с широко поставленными, немного удивленными и пытливыми глазами?
Еще вчера одна мысль о его присутствии в их доме вызывала подсознательное сопротивление, а теперь, лукаво взглянув на Максима, Иванна направилась, покачивая бедрами, к радиоле и поставила пластинку с записями оркестра Поля Мориа — серебристую прозрачную музыку, которая всегда возбуждала ее и навевала какие-то неясные желания.
Музыка и в самом деле полилась серебристая. Иванна взяла два бокала и налила что-то золотистое, подала один Максиму и предложила:
— Я хочу выпить за вас и за то, чтобы все пошло хорошо! — Отпила, сверкнула глазами и добавила: — Мне приятно быть с вами...
— Никогда не предполагал, что у меня есть такая очаровательная родственница, — вполне искренне ответил Максим. — Видел вашу фотографию у Юрия, но действительность!.. Искусство всегда старается сделать человека лучше, но здесь тот счастливый случай, когда все наоборот.
— Вот и обменялись комплиментами. — Она допила виски и поставила бокал. — Надеюсь, мы будем друзьями.
Сказав это, Иванна посмотрела на Максима сухо и настороженно, и он удивился стремительным метаморфозам, которые происходили с этой женщиной: казалось, оттаяла и потянулась к нему с открытой душой, а через минуту или даже меньше мгновенно замкнулась как в скорлупе и будто погрозила оттуда пальчиком с длинным отполированным ногтем.
А оркестр Поля Мориа звенел серебром, возбуждал, скоро должны были прийти гости, и Максим почувствовал себя немного тревожно, как всегда перед неизвестностью, тем более что сегодня ему придется держать экзамен.
Джек Лодзен!
Рутковский уже слышал эту фамилию, видел даже портрет Лодзена, сделанный, правда, с не очень качественной любительской фотографии: Джек Лодзен среди других работников радиостанции «Свобода» — улыбающийся, самодовольный, наглый.
Полковник разведки — с ним шутить нельзя, и от сегодняшнего вечера зависит очень и очень многое, если не все.
Максим вспомнил Игоря Михайловича, его проницательные глаза, высокий лоб, привычку потирать тыльной стороной ладони раздвоенный подбородок. Они с Игорем Михайловичем работали целый год, и кажется, нет таких вопросов, на которые бы он, Максим Рутковский, не смог ответить. Однако он знает также (Игорь Михайлович акцентировал на этом), что в Мюнхене могут возникнуть совершенно непредсказуемые ситуации и ко всему нужно быть готовым, и от его, Максима, реакции, остроты мышления, собранности и воли будет зависеть успех задуманного дела.
Зазвенел звонок. Иванна выглянула в окно, всплеснула руками и крикнула радостно:
— Стефания приехала! Это чудесно, что она — первая, и я уверена, Максим, Стефа понравится вам.
Иванна впервые назвала Рутковского по имени, это могло ничего не означать, но все же понравилось Максиму: он также выглянул в окно и увидел около виллы потрепанный синий «фольксваген», а возле калитки белокурую девушку.
