Впереди, разбрызгивая гусеницами грязь, двигалась тридцатьчетверка. Казалось, она плыла по лужам канавы, считающейся дорогой, не обращая внимания ни на выбоины, ни на лужи; плыла, покачиваясь, и ствол пушки будто искал что–то впереди. Он мог через мгновение извергнуть огонь, но молчал и снова покачивался; и лязг гусениц, и брызги грязи из–под них, и вонь отработанного горючего словно успокаивали, будто ночь не скрывала ничего страшного, лишь настораживала своей загадочностью…

Дорош потер переносицу, как бы отгоняя тревожные мысли: за стальной спиной тридцатьчетверки он чувствовал себя надежно. Подумал, что было бы хорошо, если бы она прикрывала их и дальше, но знал: через километр, а может, и раньше танк съедет на обочину, и дальше они поедут одни в неизвестность. И все будет зависеть только от их выдержки, находчивости и, конечно, от стечения обстоятельств.

Лейтенант сидел в кабине трофейной грузовой машины марки «мерседес». Несколько механиков полсуток колдовали над ней: проверили мотор, смазали, переобули в новую резину, — и теперь она шла следом за танком легко, будто играя, только несколько раз на подъемах водителю пришлось переключать скорость.

Дорош вытянул ноги, переставил автомат направо, уткнув дулом в дверцу, и бросил взгляд на водителя. Знал, что Пашка Дубинский — артист своего дела: его отец возил когда–то командарма и сызмальства научил сына водить машину. Пашка небрежно держал руль одной рукой и, казалось, дремал, покачиваясь в такт движению автомобиля, будто собирался клюнуть носом баранку. Дорошу невольно захотелось толкнуть его, может быть, немцы уже успели организовать оборону и через минуту–другую ударят из противотанковой пушки в лоб их тридцатьчетверки, резанут из пулемета по «мерседесу»… Тогда ставь точку на так хорошо задуманной и подготовленной операции.

Но Дубинский положил другую руку на баранку и вдруг затормозил — Дороша бросило вперед, он успел упереться руками в щиток и увидеть, как черная громада танка ринулась направо, словно у него сорвалась гусеница. Сразу послышался удар, скрежет металла, и какие–то маленькие тени метнулись на обочину.

Дорош сразу понял, что случилось. Быстро положил руку на плечо Дубинскому, но тому не надо было ничего приказывать. Пашка молниеносно оценил ситуацию и направил тяжелый «мерседес» влево — машина чуть не сползла колесами в кювет, но сразу выровнялась, рванулась вперед, обойдя тридцатьчетверку и чуть не зацепив бортом грузовик, стоявший на обочине, и нырнула в темноту.

— Наши сейчас зададут им жару!.. — удовлетворенно захохотал Дубинский, невольно оглянувшись, будто и правда мог увидеть, как тридцатьчетверка давит гитлеровцев. И деловито прибавил: — Танк сбил в кювет пушку — вероятно, остатки какой–то фрицевской батареи.

Дорош, правду сказать, не успел заметить, куда врезалась их тридцатьчетверка, но все же утвердительно кивнул и уверенно произнес:

— Он сделал из нее кучу лома…

Пашка только пожал плечами, и Дорошу показалось, что Дубинский смеется над ним. Подозрительно посмотрел, будто мог заметить что–то в темноте на Пашкином лице, по лишь увидел, что тот уже держит руль обеими руками. Пашке сейчас не до шуток — и успокоился. Еще успел подумать: теперь они во вражеском тылу и могут попасть в любую переделку, а ему важно, не подрывает ли Пашка его лейтенантский авторитет.

Грузовик подбросило на выбоине, и в следующее мгновение он чуть не зацепил крылом фуру, вдруг вынырнувшую из темноты. Кто–то возле нее замахал им руками, требуя остановиться, но Дубинский направил грузовик на обочину и перевел на вторую скорость. «Мерседес» занесло, но он сразу выровнялся и двинулся по самому краю шоссе, медленно объезжая немецкий обоз.

Солдаты бросались от их «мерседеса». Дорош похлопал Дубинского по плечу и приказал:

— Полегче на поворотах… Учти: теперь это свои, и мы можем попасть в передрягу…

— Но ведь у вас важный груз, и этот обоз лишь мешает нашей победе на этом участке фронта, — вполне серьезно ответил Дубинский, хотя все же немного уменьшил скорость.

Дорош высунулся в окно, чтобы лучше видеть. Теперь они должны все учитывать, все запоминать; утром первый сеанс связи, и ценность информации прямо пропорциональна их наблюдательности.

Обоз медленно тащился по разбитой дороге, солдаты подгоняли измученных лошадей, громко ругались, подпирая плечами тяжелые фуры. Дорош не мог разглядеть ни одного лица, но представлял их себе: с ввалившимися глазами, изможденные и испуганные — советские войска наступают на пятки. Бросить бы ко всем чертям эти тяжелые фуры — ведь любую минуту их могут настичь русские танки! А они идут, усталые до предела, шлепая по грязи. Солдаты ругают мерзкую погоду, не прекращающийся трое суток дождь — он изуродовал дорогу и промочил их до нитки. Правда, в то же время он и единственный их спаситель: если бы туман не лег на землю, над дорогами висели бы штурмовики и бомбардировщики, разбрызгивая свинцовую смерть. Но кто думает о штурмовиках, когда холодно так, что, кажется, и сама смерть не страшна…

Дорош открыл дверцу и заглянул в кузов. Ребята сидели под брезентом — трое в немецких плащах и касках: фельдфебель и двое рядовых, охрана важного груза, за который персональна отвечает он, обер–лейтенант вермахта Курт Вессель.

«Мерседес» уже обошел полузатонувший в грязи обоз, миновал небольшое село, где расположилась на короткий отдых какая–то батарея — прямо под открытым небом спали усталые немецкие солдаты, — и по совсем уже разбитой дороге еле вылез на невысокий пригорок. За ним начинался крутой спуск, ведущий к разрушенному мосту; машины переправлялись вброд ниже по течению, и уже создалась немалая пробка — посреди реки буксовал грузовичок, груженный снарядами.

Казалось бы, чем больше хаоса и неразберихи на дорогах в немецком тылу, тем лучше. Но Дорош не имел права терять времени. Он постоял несколько минут, глядя, как шоферы тщетно пытаются вытащить машину тросом, и вернулся на шоссе. Встретил первую же колонну пехоты, бредущую по грязи.

— Командира ко мне! — приказал он.

Подбежал молодой фельдфебель.

— Помогите вытащить машину! — Дорош показал на буксующий грузовик.

— Но ведь, господин обер–лейтенант, у нас приказ…

— Выполняйте, фельдфебель! — повысил голос Дорош. — Потому что за неисполнение последнего приказа…

— Слушаюсь, — козырнул фельдфебель.

Солдаты облепили грузовик, с берега дернули трос, и машина медленно сдвинулась с места. Обер–лейтенант приказал одному из шоферов подать назад, другому съехать в кювет. Пашка рванул их «мерседес» и с ходу проскочил речку.

— А здорово ты… работаешь на благо вермахта и рейха!..

Все они, кроме совсем еще молодого Волкова, были на «ты» — лейтенант Дорош и сержант Цимбалюк, старшина Котлубай и ефрейтор Дубинский, потому что все они до войны были студентами, а старшина Котлубай успел даже закончить пединститут — просто война одного вывела в офицеры, другого оставила без званий. Главное, что все они были начитанные, прекрасно знали немецкий, из–за чего и попали в разведывательную группу особого назначения. Поэтому–то инструктировал их сам начальник разведки армии, поэтому–то и прикрывала их на первых порах тридцатьчетверка, а второй танк шел в полукилометре сзади и тоже должен был принять бой в случае необходимости.

Начальник разведки сформулировал их задание кратко: в сорока километрах к западу, перед фронтом наступления, есть водный рубеж — река и стопятидесятиметровый мост, по которому отступает почти вся вражеская техника. Берега реки малодоступны для транспорта, заболочены, поросли камышом, поблизости нет бродов — надо взорвать мост.

Потом они должны будут разведать местонахождение танкового корпуса генерала фон Зальца и определить, где противник возводит новую линию обороны… Немецкий генерал, взятый несколько дней назад в плен, утверждает, что километрах в пятидесяти от реки, на линии водораздела, гитлеровцы планируют дать встречный бой нашим наступающим частям.