Аристотель трактует мимесис в искусстве шире и вместе с тем сложнее и обстоятельнее, чем Платон. Аристотель развивает концепцию, идеального, пойэтического мимесиса, благодаря которому искусство превосходит природу и, если и не становится равным философии, то, по крайней мере, оказывается на одном с ней поле. Через мимесис он объясняет не только сущность, но и самостоятельную ценность искусства. Аристотель заложил фундамент всех последующих учений о мимесисе, а также художественно-эстетической теории в целом.
Нагота в греческом искусстве как миметическая форма. Именно философия Аристотеля, а не Платона позволяет понять и объяснить уникальное достижение древнегреческого искусства и мимесиса в нем – беспрецедентное и непревзойденное равновесие между духовным и материальным, абстрактным и чувственным, идеальным и естественным.
С наибольшей силой это равновесие осуществляется в скульптуре обнаженного человеческого тела. Прекрасная нагота, и прежде всего мужская нагота, становится образом богоизбранной, богоподобной, идеальной природы, воплощением заключенного в ней порядка.
Весь склад древнегреческой культуры – представление о телесном совершенстве богов и пластической определенности их поступков, традиция атлетических состязаний, демонстрирующих великолепную наготу, неотделимую от духовного преимущества, гедонистический вкус к яркой полноте чувственного бытия, любовь к ясной, математически выверенной форме – способствовал тому, что был открыт образ тела, удовлетворяющий разным ожиданиям и убеждениям.
Рельеф с фриза храма Зевса в Олимпии. Среди произведений скульпторов, открывающих эпоху классики в греческом искусстве и предшествовавших Фидию – метопы, украшавшие храм Зевса в Олимпии и посвященные подвигам Геракла. Рассмотрим плиту, на которой изображен Геракл, взявший на свои плечи небесный свод на время, пока Атлант принесет яблоки бессмертия из сада Гесперид (ок. 460 г. до н. э., мрамор, высота 160 см, илл. 2).
Изображение явно подчинено тектонике фриза, звеном которого является эта метопа. Поддерживающий небесный свод Геракл уподоблен несущему элементу конструкции, колонне, геометрической форме. Он показан в центре и в строго профильном ракурсе, напряжение которого усилено вертикальной компактностью позы: правая рука почти заслоняет левую руку, а правая нога – левую ногу. Даже такая живая деталь, как сложенная пополам подушка на плечах Геракла, не нарушает мерного и холодноватого пластического ритма и легко вписывается в рисунок рук, согнутых в локтях, плечей и опущенной на грудь головы. Голова, плечи, локти, подушка смыкаются в ладное навершие телесной вертикали, в конструктивную деталь, принимающую на себя всю тяжесть груза.
2. Метопа храма Зевса в Олимпии. Геракл, Атлант и Афина. Ок. 460 г. до н. э. Музей в Олимпии.
Геракл уподоблен колонне – именно уподоблен, так как не является ею и принципиально отличен от скованных в геометрических каменных массах архаических идолов. Его фигура не сводима к тектонической функции, в ней ощущается хорошо организованное, но вместе с тем живое телесное сопротивление непомерной тяжести; профильное упрощение фигуры воспринимается как концентрация в ней телесного напряжения. Хотя фланкирующие Геракла Афина и Атлант изображены с большим разнообразием в ракурсах, их фигуры и позы не обладают такой убедительностью.
Геракл предстает в композиции одновременно и самой абстрактной, и самой чувственной формой. Его фигура – пример чудесного превращения конструктивной идеи в тело, причем совершающегося не в ущерб идее, а ради ее же прояснения и усиления.
Рельеф с фриза Парфенона. Работе следующего поколения греческих скульпторов принадлежат метопы, украшавшие Парфенон и выполненные под руководством Фидия. Многие из сцен отличают динамика и богатая игра светотени, вызванная мягкой, не линеарной трактовкой форм, а также смелой градацией их выпуклостей. Пример тому – известная метопа № 27 с южного фриза, посвященного битве лапифов с кентаврами (447–432 гг. до н. э., мрамор, высота 134 см, илл. 3).
3. Метопа № 27 южного фриза Парфенона. Кентавромахия. 447-432 гг. до н. э. Лондон, Британский музей.
Лапиф, широко раскинув руки в свободном движении, словно паря в воздухе, схватил за голову кентавра, который не уступает лапифу в пластической роскоши: корпус кентавра с заломленной за спину рукой и напряженными мышцами предплечья картинно развернут по спирали и под углом к плоскости рельефа. Нога лапифа пересекает уходящий в тень круп кентавра. Плащ, расправленный словно крылья за спиной лапифа, ложится великолепными округлыми складками, в которых то сгущается, то бледнеет тень, образуя среду для обеих фигур. Сцепленные одним касанием, мчащиеся в противоположные стороны фигуры сдерживают и уравновешивают друг друга.
В этой мраморной картине не меньше рационального порядка, но больше чувственной красоты, чем в олимпийском рельефе с Гераклом. И есть в ней еще кое-что, угождающее чувствам: очарование необязательных деталей и неопределенных состояний. Плащ лапифа соскальзывает волнистой щекочущей кромкой по плечу кентавра.
Кажется, что это не борьба, а секундная заминка в стремительном движении.
«Канон» Поликлета. Современником Фидия был скульптор Поликлет. Позднеантичные тексты ставили выше него только Фидия. Поликлета считали лучшим в создании статуй богоподобных людей, а Фидия – в создании статуй богов. Поликлет сочинил теоретический трактат по скульптуре «Канон». Хотя этот трактат известен нам только по фрагментарным пересказам поздних авторов, он имеет репутацию одного из самых впечатляющих в истории искусства апофеозов абстрактной художественной мысли.
Трактат был посвящен математическим основаниям совершенной красоты в скульптуре человеческого тела. Эти основания мыслились как точно рассчитанная в числах «symmetria», т. е. соразмерность, пропорциональность частей тела, включая самые мелкие.
Гален (129 – ок. 200) пишет, что красота состоит не в отдельных элементах, но «в симметрии частей, т. е. в симметрии пальца с пальцем, всех пальцев – с пястью и кистью, а этих последних – с локтем и локтя – с рукой и всех [вообще] частей – со всеми. Как это написано в “Каноне” Поликлета. именно, преподавши всем нам симметрию тела в этом сочинении, Поликлет подтвердил свое слово делом – путем сооружения статуи в соответствии с указаниями своего учения. и, как известно, он назвал “Каноном” и эту свою статую, и это сочинение».[27]
Одноименной иллюстрацией к трактату была бронзовая статуя Поликлета, изображающая дорифора (копьеносца), сохранившаяся в римских мраморных копиях. Статуя «Дорифор» (ок. 450-440 г. до н. э., высота 197 см, илл. 4) по праву заслужила название «Канон». Даже уступающие оригиналу копии, выполненные к тому же в другом материале, передают ни с чем не сравнимую, властную образцовость этой статуи, от которой веет духом абсолютного художественного закона, идеально выверенных и сбалансированных правил. Она единственное в своем роде воплощение канона. Это чувствовали еще древние авторы. Плинию Старшему (23-79) принадлежит афоризм: «Поликлета считают единственным человеком, который из произведения искусства сделал его теорию».[28] Однако это достижение Поликлета можно трактовать двояко: не только как демонстрацию рационально-абстрактного происхождения фигуративного образа, но и как демонстрацию принципиальной воплощаемости абстракций, будь то идеи, теории, числа.[29] Из потребности и удивительного дара греков находить естественное воплощение идеальному развился мимесис в их искусстве.
