========== Тепло и сила ==========
Моё первое осознанное ощущение от Гаррета — тепло. И сила.
Нет, сила — потом.
А сначала пришло тепло.
Не знаю, сколько мне было точно лет, но мало. И куда конкретно я тогда провалился, я тоже не очень хорошо помню, но вот телесная память подкидывает ощущения дикого холода, жутковатой темноты с белёсыми проблесками неизвестно чего и неизвестно откуда, и мокрых штанов.
А потом меня обняли. Сначала — обняли, дыхнули в макушку, и только потом потащили куда-то. Где было тепло и светло.
Бастионское детство, на самом деле, полно приключений. Особенно если учесть, что я ни дня на жопе ровно усидеть не умел. Особенно если учесть ещё и то, что с социализацией было туго: вообще-то детей в Бастионах быть не может, и если уж они случаются, мать с ними отправляется в Город. Но, помню, папа рассказывал: когда родился Гаррет, мамина родня всё ещё жаждала то ли вернуть её «в лоно семьи», то ли вовсе отмщения за побег. Поэтому отец обил пороги и как-то ухитрился упросить, чтоб семейка наша в полном составе оставалась в Бастионе.
Мать то плакала, то всплескивала руками, то ругалась из-за каждой моей разорванной штанины, отец смеялся, Гаррет щёлкал по носу, Бетани рвалась за мной, но я даже тогда чувствовал тем же, на чём не мог усидеть: не надо ей. Это уже в подростковом возрасте, в Крепости, во время учёбы пришло сначала «родаки и брат меня убьют», а много позже — «они расстроятся». Потом слово «расстроятся» сменилось на куда более страшное. А в детстве я просто чувствовал, как Бет надо беречь. Не задумываясь.
А ещё до меня дошло, что Гаррет то же самое чувствовал в отношении нас обоих. Лет тринадцать мне было, наверное. Как я обозлился — не передать. Ну, это такое стандартное: я пацан, я взрослый, я сам уберегу сестру, а меня тем более беречь не надо, я ж пацан, я взрослый, ну и по кругу. На самом деле, когда старшенький в восемнадцать слился из Крепости, я скучал. Мне-то тогда только одиннадцать стукнуло. А потом он ухитрялся наезжать, наезжать и наезжать, и навещать, соответственно. Я писал матери, и она бурно радовалась: «Гаррет! во время каждой своей увольнительной в Город!..»…
Первым порывом, когда я понял, как он нас пасёт, было набить ему морду. Вторым, после того, как я оставил кучу вмятин на одном из учебных манекенов — пойти к своему куратору и отказаться от посещений родственников. Третьим почему-то — убежать в комнату, выгнать соседа и разрыдаться, как малолетка. Четвёртым — при следующей встрече попытаться прямо объяснить, что не надо. Пятым…
И двадцать пятым — смириться. Потому что иного мне просто не оставалось.
Меня сорвало лет в пятнадцать, когда он приезжал всё реже, и это коробило почти так же, как ощущение его посоха над душой. То есть вроде бы и здорово, что реже: меньше контроля, меньше выпаса. А с другой стороны — я не мог избавиться от ощущения, что ему становится на нас наплевать.
На меня.
Короче, когда он в очередной раз появился, когда мы с Бет пришли в комнату отдыха-встреч, Гаррет подхватил сестру на руки, закрутил вокруг своей оси, хохоча в ответ на писки-визги, поставил на пол, чмокнул в нос, потрепал по голове, хихикнул на возмущённое «у меня же причёска!» и только потом глянул через её плечо и кивнул мне. Просто, блядь, кивнул.
Я ещё сдержался. Прошёл, даже вернул кивок, сел на диван и начал медленно кипеть. Вот всегда так, думал, всегда так: вот он щас будет с ней тарахтеть про магию, про посохи, про приёмы, про специализацию (Бетани как раз тогда её выбирала), опять про магию, про папу, про маму, про то, как они все ей гордятся, про её отличную учёбу, про то, какая она молодец… А мне что? Кивок? Для приличия?
В общем, когда я уже почти весь выкипел и почти подорвался, чтобы улететь оттуда нафиг, до Бетани дошло. Всё-таки мы с ней друг друга чувствовали всегда. На био-уровне, видимо.
Она пошутила что-то про «мужские разговоры» и вышла. Я ковырял диванную обивку. Гаррет молчал.
— Охренел ты совсем, что ли? — вызверился я, устав, наконец, от тишины и идиотизма ситуации. — Ты… ты зачем так?
Смотреть на него я боялся. В основном потому, что очень не хотел увидеть какую-нибудь усмешку. Снисходительную, например.
Он сел со мной рядом. И тихо ответил:
— Я подумал, ты порадуешься возможности взять инициативу в свои руки.
И меня тогда как под дых ёбнуло. И, наверно, именно в этот момент подумалось, что я ещё ни хрена не взрослый, что реально ещё прыщавый подросток и не более, раз до меня не дошло, что старший давал мне эту возможность. А Бет, наверно, поняла. Потому что использовала. Потому что, — ударило меня осознанием, — она говорила в два раза больше, чем Гаррет.
Я уткнулся лбом ему в плечо. Вздохнул прерывисто. Очень чётко помню, как мне тогда опять потеплело.
— Приходи почаще, — сорвалось с языка. Когда тебе пятнадцать, до тебя с трудом доходит, что ты врёшь себе. Но до меня дошло. Не знаю, правда, как. Просто… просто я увидел, какой Гаррет был усталый, какой грустный, какой напряжённый, и мне отчаянно не хотелось, чтобы эти грусть и напряжение вообще были со мной связаны. Я хотел видеть своего долбанутого, безрассудного, нахального и невыносимого старшего братца, которому пятьдесят минут в час хотелось дать в бороду. У меня до сих пор с Гарретом те ещё проблемы, когда он серьёзен. Не умею я с ним таким. Не умел никогда.
— Если смогу, — с усилием ответил Гаррет, и у меня внутри снова зашевелился ёж обиды и детской злобы. Я вскинулся, но тут же замер, потому что он взял меня за руку. Просто — за руку. И не схватил, а как-то очень-очень осторожно стиснул пальцы. — Перестань сердиться. Карви…
Может, тогда как раз и щёлкнуло тумблером. Может, брат решился дать мне намёк на всё то, что началось между нами много позже. Но вот у меня, когда он сократил моё имя, чего не делал на тот момент уже лет восемь, сердце ёкнуло, ухнуло и как-то приятно заныло.
Но тогда я, конечно, не понял ничего. И даже не подумал. Просто аж глаза защипало, и я списал это на злобу:
— Да почему?!.. — я набрал в лёгкие воздуха, но Гаррет меня оборвал, заговорщицки прижав палец к губам. Осмотрелся и подмигнул. И тут вот я успокоился: это снова был мой грёбаный братец, которого я обожал и терпеть не мог.
Никогда, никогда меня не посещала мысль «лучше бы его не было». А если бы посетила, я пошёл бы и убился о первого ближайшего спарринг-партнёра. А если б даже не убился, то просто бы себе не простил.
— Карвер, — Гаррет ещё раз огляделся и понизил голос до шёпота, — я могу тебе показать, почему.
Я не понял.
— В смысле?
Гаррет откинулся на спинку дивана и широко ухмыльнулся:
— А ты после отбоя приходи в левый коридор первого этажа. И покажу.
Признаться, в первую очередь мне вспомнились мои однокашнички, которые подобным тоном «после отбоя» девчонок в тёмные уголки зазывали. Я даже покраснел.
— Или боишься?
Ну и тут, естественно, я пихнул его в плечо, он дёрнул меня за вихры, ну и всякое такое, а вечером я лежал в кровати и старательно сопел, прислушиваясь к дыханию соседа, и меня даже не очень злило, что Гаррет опять взял меня на слабо и развёл на понты, как маленького.
Он ждал меня в клубке теней в самом конце коридора, и когда сцапал меня, схватив чуть повыше локтя, я чуть не заорал, но он и это предусмотрел, зажав мне рот ладонью.
А потом уже сделал что-то совсем неожиданное: накинул мне на плечи свою куртку. Вроде бы дракконис* на дворе стоял…
— А теперь, — прошептал мне Гаррет в самое ухо, — тихо. И доверься мне, слышишь?
И повёл вперёд. До шлюза.
Я, помнится, запаниковал. Но «доверься» стучало в ушах, и я шёл.
…Что долго рассказывать: он вывел меня из Крепости в Город. Вне увольнительной и вне всех порядков. Каким-то путём, который я после нафиг забыл, потому что не убегал ни до, ни после того случая, запомнил только для того, чтобы тогда вернуться.
В общем, я стоял у стены Крепости и хлопал глазами, а Гаррет, донельзя довольный, усмехнувшись, потащил меня тогда к своей машине, усадил и завёл мотор:
