Железнодорожный вокзал находился в соседнем с Нукусом городке Ходжейли, через который шли транзитные поезда из Средней Азии на Москву. Я снова поймал попутку. Водитель «уазика» — местный чувак в зеленом халате и пестрой тюбетейке, небритостью и выражением глаз похожий на банги — оказался на редкость разговорчив. Видимо, он был в ударе. Узнав, что я из очень далеких отсюда краев специально приехал посмотреть на культовые объекты глубинной Азии, он спросил:

— А ты мазар пайгамбара Адама видел?

— Адама? Насколько я себе представляю, мазар Адама с его черепом находится в Бейт-аль-Мукаддасе, или как?

— Э-э, нет! Настоящий мазар Адама — у нас!

— Это где же?

— Вот я сейчас тебе покажу, тут рядом!

Могила Адама. Банги крутанул баранку, и мы понеслись в сторону маячивших на горизонте холмов. На вершине одного из них, имевшего вид правильной пологой пирамиды, возвышались розового цвета руины какого-то древнего сооружения — то ли крепости, то ли храма. Мы подъехали к основанию холма, уазик остановился.

— Вот это и есть могила Адама!

Банги указал рукой вверх, на руины. Привыкнув к манере ориентального рассказа, где все возможно, я принял слова парня за очередную местную банку, но скепсиса своего открыто выказывать не стал. Тем более что объект был в самом деле очень интересный. Зороастрийские курганы в этих краях являются устойчивой характеристикой ландшафта. Видимо, здесь некогда процветала какая-то очень развитая цивилизация. Ведь даже шумерские печати в этих местах находят — вот была связь!

— Ну что, поднимемся наверх, посмотрим округу? — предложил я компаньону. Тот с готовностью согласился.

Через несколько минут мы были наверху. Руина представляла собой остатки циклопического сооружения, сложенного из огромных глиняных кирпичей. Мы влезли на одну из стен, присели на теплые камни. Вечерело. Солнце клонилось к западу, на востоке вставал новый месяц. Вид с могилы Адама на бренный подлунный мир открывался вполне захватывающий. Вдаль, насколько хватало глаз, уходило плоское пространство степи с редкими оазисами, плавно переходившее в Великую пустыню. На северо-востоке угадывалось русло Амударьи, превращавшееся чуть дальше в болотистую дельту Приаралья. Я достал наскаду.

— Курить будешь?

Водитель посмотрел на меня и тоном заговорщика спросил:

— А другого у тебя ничего нет?

— Была хорошая шира, но кончилась. Пыхнуть сейчас, конечно, было бы самое время!

Молодец немного помялся и неожиданно произнес:

— Да, сейчас — самое время!

А потом, еще раз зыркнув на меня, достал из кармана штанов оковалок.

— Папиросы есть?

— Я курю насвай. Может быть, наяк сделаем?

Банги посмотрел в обе стороны и достал из нагрудного кармана гимнастерки пачку «Беломора». Косяк на могиле Адама был воистину райский. Сразу раскрылись все чакры, и интуиция беспрепятственно взмыла в космос.

— Послушай, почему это могила Адама? — спросил я Банги.

— Потому что здесь лежит самый первый умерший в мире человек — Гайа Мартан. По-русски это значит «смертная жизнь». Это был первый Человек и первый Царь на земле. Вон, видишь эти стены? Это часы мира. Каждую ночь с них падает вниз один кирпич. Когда все упадут — будет конец света.

— Откуда ты все это знаешь?

Банги хитро прищурился:

— Жена научила. Она в турагентстве работает, экскурсии возит, всякие истории рассказывает.

Я посмотрел на небо. Облака на западе неожиданно сложились в воздушный континент, своими очертаниями напоминавший Евразию. Верхняя часть этого континента была окрашена в синие тона, а ниже, ближе к горизонту, «небесная твердь» постепенно краснела. Я увидел, как облака в одном месте «тверди» разошлись и образовалась идущая как бы через Кавказ, Узбекистан и Таджикистан дуга, которая заполнилась интенсивным светом. А затем, в самом центре этой дуги, уже совершенно без вуали, просиял червонный лик верховного светила. Это было очень забавно, поскольку в тот момент я находился именно в указанной перстом Митры точке планеты.

Зажглась первая звезда. Пора было ехать в Ходжейли. Мы спустились с холма, сели в уазик и скоро были у вокзала. Банги подвез меня прямо к путям.

— Хоп, дорогой, спасибо за экскурсию!

Я протянул ему руку. Банги подал свою:

— Осторожно, не жми там большой палец, он у меня вывихнут!

Его ладонь, мягкая, как рыбина, выскользнула из моей, а сам он мгновенно растворился в привокзальной среде.

По счастливой случайности поезда долго ждать не пришлось. А когда он подошел, я с удивлением увидел выходящих из темноты, в лучах привокзальных прожекторов, рыбарей с аральским уловом. И вспомнил, что уже видел эту сцену во время своего первого путешествия в Таджикистан.

Ходжейли — центр Ойкумены. «Ходжейли» обычно переводится как «страна паломников», но можно понять и как «страна господ» — по аналогии с «ходжагоном» («орденом господ»). В этих местах есть что-то экстраординарное. Может быть, это особый климат или просто поле древних руин дают себя знать? Через много лет мне удалось, как я полагаю, приблизиться к решению этой загадки, и прежде всего — в контексте «могилы Адама» как особого места. Выяснилось, что мазар пайгамбара Адама расположен в географическом центре Большой суши Старого Света, то есть нашей Ойкумены. Он лежит непосредственно на пересечении прямых, проведенных от крайнего восточного мыса Евразии на Чукотке (Дежнева) до Зеленого Мыса на крайнем западе Африки (Сенегал) и от крайнего северного мыса евразийской суши на Таймыре (Челюскин) до мыса Доброй Надежды на самой южной оконечности Черного континента. Таким образом, получается, что могила Адама (а точнее — Гайя Мартана) — это географический центр Ойкумены, полюс мира.

22. Московский зикр

Город-сказка. Вместе со мной в вагоне ехала группа азиатских подростков, разговаривавшая при этом между собой по-русски. Как выяснилось, это были местные пэтэушники, отправлявшиеся на практику в Волгоград. Когда поезд пересекал по гигантскому мосту Волгу и на том берегу появился скайлайн этого крупного промышленного города, подростки, как один, прилипли к окнам, восторженно крича друг другу: «Эй, посмотри, Волгоград! Вот это крутой город, смотри, какие дома!» Видимо, они впервые в жизни видели такой внушительный очаг цивилизации и неуемно радовались по этому поводу. Я, к сожалению, не мог разделить с ними этой радости. После теплой Азии периода сбора урожая, с ее фантастической природой, романтическими кишлаками и их веселыми обитателями, оказаться в полосе осенней российской тоски было малопривлекательным. Серые блоки высоток и ядовито дымящие трубы бесконечных заводов под хмурым октябрьским небом ничего иного, кроме чувства глубокой депрессии, не вызывали.

Ковер-самолет. В Москве же вообще царил жуткий холод. С вокзала я отправился на «Сокол», к Любе-художнице, с которой меня некогда познакомил Володя Степанов. Люба мне организовала йоговскую группу, состоявшую также в основном из художников, с которыми мы занимались разного рода физическими упражнениями и мистическими практиками. В просторной Любиной квартире можно было выспаться, вымыться, прозвониться и спокойно решать, что делать дальше.

Дома оказались Люба и ее подруга Лина, тогдашняя степановская жена. Меня очень радушно приняли, накормили, обогрели. Потом стали укладывать. Спать в постели я категорически отказался, ибо вот уже много лет предпочитал ей жесткую поверхность простого пола. Люба предложила лечь прямо на застеленном простыней ковре. Ковер этот, как выяснилось, был очень непростым. Его некогда привез — то ли из Турции, то ли из Ирана — Любин папа. На голубом фоне этого истинного произведения искусства ручной работы были выведены замысловатые узоры и образы явно инициатического порядка. Возможно, это была своеобразная запись мелодии ткаческого зикра, с которым издревле связана традиционная технология производства ковров.

— Да, неплохая вещь, прямо ковер-самолет!