Турция превыше всего! Зато в Турции — как мне рассказывал Хайдар-ака — представители военной хунты (а в принципе члены офицерской касты в целом), напротив, демонстративно и усиленно квасят во время Рамадана в питейных заведениях, как бы опуская тем самым исламские — и исламистские — авторитеты в официально светском турецком государстве. Пить во время Рамадана — это обязательная демонстрация кастовой и идейной солидарности военной элиты: Турция превыше всего!
Исламисты, разумеется, стараются взять свое, но в турках, насколько мне представляется, жив легендарный ромейский прагматизм, помноженный на решительность румского наследия. Военную касту в современной Турции может переиграть разве что нарождающаяся здесь новая олигархия, интернационализированная в своих делах и более политически маневренная, чем традиционная воинская корпорация, получившая власть в стране из рук Ататюрка — ее кумира и признанного отца турецкой нации. Сейчас, в первые годы третьего тысячелетия, политические позиции турецкой тимократии — воинского сословия — неожиданно укрепились в контексте глобальной антитеррористической войны Западного альянса против исламизма и режимов Оси зла в целом. Турция, как член НАТО и крупный геополитический игрок в Закавказье, на Среднем Востоке и в Центральной Азии, открывает для себя перспективы регионального доминатора, едва ли не равного по своей ударной мощи, за вычетом ядерного оружия, России. Победа исламизма в Турции, напротив, может привести к разрыву связей Турции с ее традиционными западными партнерами, но это представляется в обозримой перспективе маловероятным.
Но тогда, под белой луной, нас совершенно не интересовали политические проблемы турецкой военной элиты, и тем более мы не могли даже предположить, что в какой-нибудь сотне-другой километров отсюда, на аэродромах Узбекистана и Киргизии, будут базироваться натовские эскадрильи с прямого согласия Москвы. Этого не мог себе представить даже Хайдар-ака, который уже в те времена, на стыке семидесятых и восьмидесятых, видел предстоящую исламизацию общественных отношений в регионе и даже предсказал в своей так и оставшейся в рукописи книге военные конфликты — вплоть до конкретных боевых операций в известной местности. Книга его до сих пор не опубликована из конспиративных соображений, ибо в случае обнародования ряда содержащихся там сюжетов автору грозят крупные неприятности со стороны весьма влиятельных людей в центрально-азиатском (и не только) раскладе.
Как выяснилось, Петрике, ко всему прочему, учился в Таллиннской консистории на лютеранского пастора и был вынужден читать Кьеркегора по-немецки, чтобы сдать очередной зачет или не завалить экзамен. В промежутках между сессиями он аэростопил, проводя максимум возможного времени над облаками — ближе к той истине, интеллектуальные знаки которой он искал в богословских трудах средневековых теологов. Впрочем, я очень сомневаюсь, что Петрике удалось закончить консисторию, учитывая его импульсивность и непредсказуемость поведения. Как-никак, протестантская церковная институция требует от молодых людей иных качеств. В общем, на следующий день неугомонный богослов, махнув нам рукой на прощание, отвалил в Душанбе, чтобы ловить самолет куда-то на сибирском направлении. А мы с Плохим двинулись в сторону лежавшей перед нами новой долины.
Ореховая поляна. Спустившись с хребта, мы шли с полчаса вдоль реки, пока не оказались в месте, где этот поток сливался с другим, спускавшимся с соседней долины. В точке, где оба русла объединялись, мы нашли мягкую, поросшую могучими деревьями, покрытую травой и мхом площадку у самой воды, метров пятьдесят на двадцать. Земля здесь была густо усеяна грецкими орехами. В воде, прямо у берега, лежало несколько громадных плоских валунов, на которых можно было делать асаны, пранаяму и просто загорать. И все это — в тени орешника, скрывавшей и фильтровавшей палящее излучение солнца седьмого климата. Над площадкой, словно на террасе следующего уровня, росло еще несколько десятков ореховых деревьев, а в одном из них я нашел естественное дупло, подобное специальному дизайнерскому креслу, в котором можно было очень удобно сидеть, оставаясь невидимым для окружения. Например, медитируя. Мы провели на Ореховой поляне дня три, купаясь и оттягиваясь на солнце, слушая Махавишну или же перечитывая душеспасительные лекции Ауробиндо, которые Плохой, вместе с Дхаммападой, взял с собой из Таллинна. Впоследствии я неоднократно возвращался на это место — и в одиночку, и с друзьями.
Всему хорошему, однако, приходит конец. Нужно было двигаться дальше, и мы отправились в сторону перевала на Душанбе. Через день пути, ближе к закату, мы вышли на пологий перевал, с которого открывалась панорама долины реки Лучоб. Нам пришлось довольно долго спускаться по гигантским валунам, прыгая с одного на другой, а затем еще ломить вниз по очень крутому глиняному спуску в условиях интенсивно приближавшихся сумерек. Наконец, где-то внизу засветился огонек костра. Чабаны!
Так оно и оказалось. Мы набрели на высокогорную молочную ферму, где выпасались местные рыжие коровы, больше похожие своим сложением и размерами на коз. Коров мы, правда, сразу не увидели, зато напали на веселую компанию в огромной палатке, сидевшую вокруг дастархана со всевозможными мыслимыми и немыслимыми яствами. Это были работники фермы, на протяжении всего дня державшие рузу и теперь отрывавшиеся на ночном пиршестве. Женщины, обслуживавшие стол, едва успевали менять блюда и подливать чай в пиалы гуляющих. Радио играло витальную индо-пакистанскую музыку. Радушные фермеры нас моментально накормили, напоили, предложили остаться на ночлег и даже предоставили специальную палатку (в которой можно было, при желании, стоять во весь рост), снабдив нас при этом десятком курпачей и подушек, а также керосиновой лампой в форме волшебного сосуда Аладдина.
На следующее утро оказалось, что я слегка приболел. Пришел ветеринар, доктор Халим — как полагается, при чалме, в халате, — дал таблетку и спросил: не спешим ли мы, нет ли «внизу» требующих нашего присутствия срочных дел? Узнав, что таких дел нет, с энтузиазмом предложил:
— Ну так оставайся, пока больной, отдохни. А поправишься — еще несколько дней отдохни, если спешить никуда не надо!
Я подумал: и вправду, почему бы не остаться? Полное обеспечение, пир каждую ночь, а днем рузы с нас тоже никто не требовал. В общем, мы тормознулись на ферме где-то на неделю. Курили Юрчикову траву, слушали музыку, обсуждали лекции Ауробиндо на фоне общего тео-спиритуалистического дискурса и в свете пустой недвойственности адвайты. А потом доктор Халим предложил погостить еще в течение нескольких дней у него дома, в Верхнем Лучобе. Мы с благодарностью приняли это приглашение. Спуск с фермы к кишлаку занимал один день. По пути вниз нам попалось не так давно заброшенное селение, где дома еще находились в почти жилом состоянии.
Плохому это место — утопающее в плодовых садах и с роскошным видом на лежащую внизу долину — настолько понравилось, что на следующий год он вернулся сюда с командой энтузиастов (их было человек пятнадцать) из сырой Эстонии, поверивших его рассказкам о таджикском рае. Ну что ж, Аарэ не обманул их ожиданий! Среди участников этой экспедиции был наш общий знакомый Раймонд, который потом мне с восторгом рассказывал о полученных им кайфах во время азиатского тура и пребывания в этом кишлаке в особенности. Как раскололся потом Плохой, Раймонд устроил тут большой пожар, на который сбежались жители из долины. Но к эстонцам в то время в союзных республиках относились с большим пиететом, и поэтому никаких стремных разборок любителям таджикских достопримечательностей местное население не устроило.
Ну а мы с Плохим после небольшой стоянки в этом кишлаке продолжали спускаться в долину, пока, наконец, горная тропа не превратилась в центральную улицу крупного кишлака на берегу уже довольно-таки широкого Лучоба. Дом доктора Халима стоял у самого спуска к воде. Нас приняли просто роскошно: выделили отдельную комнату с видом на сад, реку и гряду гор по ту сторону берега, а также отрядили суфу во дворе, где, при желании, можно было спать ночью или отрываться днем за чаем и трубкой. В самый первый день нашего оттяга у доктора Халима мы пустили музыку с кассетника через радиоприбор, курнули и зарядили партию в шахматы. Это была самая длинная и самая эйфорическая шахматная партия во всей моей жизни. Мы долго думали, рассчитывая комбинации, или же спонтанно прерывали игру, когда этого требовала смена блюд на дастархане или же просто из желания отвлечься на запредельную панораму за окнами. Партия шла, наверное, часов двенадцать, и в результате я — с чувством огромного удовдетворения — победил, заблокировав противнику все ходы!
