Глаза Тесея загорелись. На секунду я подумала, что удастся ничего не объяснять. Тесей, в конце концов, был достаточно тщеславен для этого. Он упивался своей властью, и мне нужно было, чтобы он продемонстрировал ее по-настоящему. Тесей был единственным, кто вправду мог ненадолго их усыпить. Я не сомневалась в нем ни секунды. Он сказал:

— И зачем тебе это?

— Чтобы тебя прославить, — я засмеялась, но Тесей остался серьезен. И тогда я сказала:

— Хорошо, мне нужно, чтобы ты устроил мне слепое пятно. Все твари и, желательно, даже люди должны слушать тебя так внимательно, чтобы я оказалась одна в целом районе. Понимаешь?

Потому что важнейшая вещь, которую творит с нами искусство, заключается в том, что оно вырывает нас из мира.

— Понимаю, о чем ты говоришь. Не понимаю, зачем тебе все это.

Тесей посмотрел в янтарную гладь коньяка, и я сказала:

— Ради моего брата. Я убью его тело и воскрешу его душу.

— Что?

Орфей отставил бутылку и посмотрел на меня внимательно и тревожно. Теперь в нем не было ничего автоматического, он в секунду перестал быть машиной по употреблению алкоголя и воспроизведению лучшей музыки на земле.

— Ты окончательно чокнулась?

— Я не чокнулась, я конверсионная истеричка.

— Жалкое оправдание.

— А ты — бездушный нарцисс.

— Вот это походит на правду.

Я посмотрела на него очень внимательно. На красивом и бесчувственном лице Тесея теперь отражалось так несвойственное ему волнение — за меня и за Орфея. Я сказала:

— Если ты послушаешь меня, я обещаю, что все станет понятнее.

Он послушал меня, а, когда я закончила, сказал:

— Понятнее стало. Этот Ясон, или как его там, промыл тебе мозги.

— Тесей, я приняла очень сложное решение.

— Ты говоришь так, будто вообще можешь принимать решения.

Иногда Тесей обижал меня вовсе не потому, что именно этого ему хотелось. Тесей не был злым человеком, по крайней мере, не сознательно злым, и поэтому казался в такие моменты особенно хрупким.

— Ты говоришь так, будто когда-то их принимал.

Тесей засмеялся, вышло легко и весело.

— И ты знаешь, почему это правильно. В любом случае. Безотносительно всего, что будет дальше.

Тесей осекся. Он посмотрел на меня глазами синими и совсем серьезными. Он ждал, что еще я скажу.

— Потому что это не жизнь, Тесей. Орфей не жив. Мне был сон о нем и...

— И ты все-все поняла.

— Не перебивай меня хоть раз в жизни.

Как только мы оставались наедине, Тесей всегда становился таким невыносимым мальчишкой. Но мне нужно было, чтобы он понял. Не только и не главным образом из-за помощи, а потому что Орфей был его другом.

— Он не хотел жить такой жизнью. И я вспомнила, какой — хотел. Ты хоть помнишь его голос? Походку? Ты помнишь, как он пересчитывал окна? Ты помнишь, как он читал нам вслух? Ты хотя бы помнишь, ради чего жило его тело? У Орфея есть душа. Это человек, у него есть чувства, мечты, радости, ради которых он жил. Я хочу вернуть ему их.

— Или чтобы он не существовал?

— Это милосерднее, чем жизнь в качестве беспомощного придатка твари. Это милосерднее, чем мучения, через которые проходит его тело. Это милосерднее, чем размывающаяся и исчезающая личность. Вот она правда, Тесей. И мы скрывали ее друг от друга и даже от себя. Если Ясон не прав, значит Орфей просто перестанет страдать.

— Он находится в забытьи, он ничего не чувствует.

— Ты этого не знаешь. Оно в его нервной системе, в его мозгу. Ты хоть представляешь, как это страшно?

И я поняла, что сама не представляла до этого момента, и сейчас все это было, как удар.

— Если у нас есть шанс вернуть его или дать ему умереть, мы должны воспользоваться этим. Ты боишься, что его не будет, Тесей. И я боюсь. И я тоже не знаю, как мне с этим жить.

Я подумала: таблетки и алкоголь, всего этого не было, когда у Тесея был друг. Я так недооценивала степень его тоски.

— Но если мы только что-то можем, это нужно сделать. Я люблю его, Тесей, больше, чем когда-либо кого-либо любила и полюблю на этой Земле. И я хочу дать ему шанс. И я хочу, чтобы ты понял — жизнь это не тело, у которого есть пульс. Жизнь это такая огромная штука, это разум, чувства, ощущения, любовь и ненависть, и желания. А у него нет ничего, кроме пульса.

И я поняла, что не кричу и не плачу. Я была спокойна, как никогда до этого.

— Правильное решение не в том, чтобы оставить все как есть, когда ничего не осталось.

— И ты готова умереть за это?

— Это будет быстро и навсегда. Для меня и для него.

Я улыбнулась и подумала: или у нас будет долго и счастливо. Тесей сделал еще глоток из бутылки, принялся доставать таблетки из блистера. Они были розоватыми, и он выкладывал из них солнце, и волны моря, хотя никогда не видел их. Орфей рассказывал ему.

— Я не знаю. Я не думаю, что ты права, — сказал Тесей.

— Конечно, ты не думаешь, что я права. Но ты знаешь, что я права. Что так все и обстоит на самом деле. И тебе больно. И мне больно. Но нам и должно быть больно, потому что Орфей попал в беду, и все это время мы предпочитали думать, что это просто пауза, и что это ничего не меняет. Но он никуда не уехал, и ему некуда написать. Он здесь, и он страдает. Пожалуйста, Тесей, давай поможем ему тем или иным способом.

— Подумай еще раз, Эвридика. Ты предлагаешь мне убить моего лучше друга.

— Не убить. А помочь мне отвлечь всех на случай, если у меня что-либо получится, и он станет не-живым королем.

— А если у тебя не получится?

— Значит, ты не так уж и нужен. Я предлагаю тебе сделать что-то, потому что я верю, что у нас все получится.

Лицо Тесея вдруг стало непроницаемо холодным, и я поняла, что у него нет никаких надежд. И даже если бы он слушал Ясона и смотрел бы на его схемы, никаких надежд бы не появилось. Тесей сказал:

— Ты просто хочешь, чтобы все закончилось.

— И он бы этого хотел.

— А ты понятия не имеешь, чего хочет он, Эвридика. И это самое страшное. Я не собираюсь в этом участвовать.

Он сделал еще глоток, а потом швырнул бутылку в стену, и брызги были такие янтарные, что мне показалось, будто в каждой капле содержится по насекомому. Тесей смахнул со стола таблетки, и они с шумом посыпались на пол. Я сказала:

— Достаточно было ответить словами.

— Уходи, Эвридика.

И я ушла. Потому что, в конце концов, я не знала, как сказать ему что-то, кроме правды. Я еще постояла перед дверью Тесея, в надежде, что он одумается, но вскоре заиграла музыка, пронзительная и нервная, и я поняла, что он репетирует, чтобы успокоиться. Так я решила сдаться.

Однако у меня были и другие дела. Мне захотелось пойти посмотреть на птиц, но я не стала. Нужно было сделать так много, прежде чем убить Орфея. Если бы я могла, я зашла бы попрощаться со всеми. Мне нечего было бояться. В шпионском романе на моих знакомых непременно пало бы подозрение. Но твари не мыслили в таких, слишком малых, масштабах. Если ничего не получится, Сто Одиннадцатый разберется со мной по собственному усмотрению — или ничего не сделает вовсе. Этот вариант Тесей не учел, а он ведь был вероятнее всех остальных.

Вот в чем наша фундаментальная, человеческая проблема и состояла. Мы думали о них, как о чудовищах, которых нужно побороть. Они же вовсе не думали о нас, и судьба отдельно взятых Орфея и Эвридики волновала их не больше, чем судьба человечества в целом. Я даже подумала, что они никогда не вели настоящие войны. Просто появлялись на планете и брали все, что им нужно. И то, что я сделаю с Орфеем, не заставит их обратить на меня внимание. Даже Сто Одиннадцатый, быть может, лишь выплюнет его тело, как песчинку, случайно попавшую в рот.

Мы все (особенно Ясон) хотели быть им противниками. А они не знали противников, и все наши проблемы мало их волновали. Вот и она, эта неудобная правда. Тесей говорил, что я готова пожертвовать жизнью, а я отвечала, что да, готова. Так, словно моя жизнь имеет любую другую ценность, кроме услаждения слуха Сто Одиннадцатого.