Мысль о Соне смутила. Какая-то женщина будет из-за нее плакать... Но ведь Володя не раз говорил, что они с Соней давно не близки, что Соне в общем-то все равно, что они давно не любят друг друга... Так успокаивала себя Рабигуль, стараясь не думать об их общей дочери, общем доме, многолетней привычке... Когда нам надо, мы всегда находим себе оправдание.
6
Шел снег. Приближался, стоял уже на пороге Новый год. Странное оцепенение нашло на Рабигуль.
Она словно вслушивалась в себя: что же с ней происходит? Машинально, механически отрабатывала положенные уроки - виолончель стонала и жаловалась, задумываясь, грустила, и Рабигуль, спохватившись, что играет уже свое, поспешно переходила на партию, которую предстояло играть сегодня. Иногда записывала свое, если чувствовала, что в дальнейшем фрагмент пригодится, иногда - нет. Вечером надевала вечернее платье, а сверху шубку и шла на концерт.
Там начиналась ее настоящая жизнь. Ярко освещенная сцена, темный, притихший зал, раздраженный, как всегда перед концертом, маэстро, а потом взмах палочки и - музыка. Все исчезало - все горести и тревоги, весь мир пропадал, даже любовь. Оставалась музыка.
По ночам звонил Володя, после концертов. Злился, жаловался, что не пишется, ревниво спрашивал, как у нее. Рабигуль чувствовала, что приближается к чему-то значительному - недаром своевольничала виолончель, но Володе не говорила, потому что знала, что он расстроится, еще по Алику знала: мужчины не любят, когда женщина в чем-то их обгоняет.
- А когда ты напишешь своему благоверному? - снова и снова терзал ее Володя.
"А ты меня любишь? А ты не предашь?" - хотелось спросить Рабигуль, но она стеснялась: вроде требовала гарантий. А какие в любви могут быть гарантии?
"Надо порвать с Аликом, тогда он и решится". Так думала Рабигуль, а сама все тянула, тянула... Видно, ангел-хранитель отводил ее руку.
Затаился и Алик. Письма его стали короткими и какими-то отстраненными, хотя он и напоминал Рабигуль, что она обещала приехать, писал, что ждет и купил ей вечернее платье.
- Вот это, с блестками, - решила Инна и ткнула пальцем во что-то переливающееся.
Гена стоял с ним рядом.
- А ты как думаешь? - повернулся к нему Алик.
- Да не секу я в таких делах, - отвел глаза в сторону Гена.
"Неужели знает?" - екнуло у Алика сердце. Платье не нравилось - слишком блестело, - но Инне виднее... А Гена все смотрел в сторону, а потом решительно их покинул и отправился в отдел игрушек.
- Эй, ты куда? - крикнула Инна, но он будто не слышал.
Платье уложили в пакет с ручками - такой пакет для Москвы ценность, очень даже неплохой сувенир, - двинулись к кассе, и тут к ним присоединился Гена.
- Что это? - холодно спросила Инна, глянув на плоскую большую коробку.
- Кукла.
- Сколько?
И когда Гена назвал цену, Инна в бешенстве рванула коробку у него из рук.
- Ты что, рехнулся?
Но Гена коробки не отдал.
- Я, кажется, неплохо зарабатываю, так? И это мои деньги, и дочь - тоже моя.
Инна остолбенела от неожиданности и гнева. А Гена спокойно обошел ее с Аликом, как обошел бы стол или стул, заплатил, вышел на улицу, сел в машину и стал хмуро ждать. С окаменевшим лицом, сжатыми в тонкую полоску губами вышла к машине Инна.
- Я, пожалуй, пешком, - неуверенно сказал Алик и" не дожидаясь ответа, ретировался.
"Ну, все. Вот и все", - повторял он себе, чувствуя странное облегчение. Но на следующий день ждал Инну с возрастающим нетерпением, и когда она пришла, ринулся ей навстречу, сжал в объятиях с такой страстью, словно они не виделись долгие годы.
- Хочешь? - понимающе шепнула она. - Ах ты... - и не докончила фразы.
Да, он хотел эту женщину, так боялся, что она не придет, и рядом с этим безудержным, безумным желанием все остальное было не важно.
- Он знает? - спросил Алик, когда страсть, как голодный зверь, на время насытилась.
- А и хрен с ним! - весело ответила Инна. - Ты, что ли, трусишь?
Алик покраснел и закашлялся.
- Не в этом дело, - сказал он с трудом. - Но я берегу твой покой.
- А может, свой? - приподнялась на локтях Инна, и он увидел длинные волосы под мышками и почувствовал сладковатый запах ее пота.
- Может, и свой, - стиснул зубы Алик. - Но твой - в первую очередь.
- А может, в первую очередь - покой своей Гулечки? - не унималась Инна. - Интересно, как ты ей посмотришь в глаза?
- Наверное, так же, как ты - Гене.
Алик понимал, что хамит, но остановиться не мог.
Глухое раздражение поднялось в нем - претив этой не по летам располневшей женщины, против той легкости, с которой она вступила с ним в связь - ведь не любит, балуется от скуки! - заговорила какая-то странная солидарность со всеми обманутыми мужьями, в том числе с Геной. А вдруг и Рабигуль... Неожиданная мысль обожгла огнем. Нет, она не может. Не посмеет! Она совсем другая: чистая, гордая и порядочная. Она никогда...
- Ну ладно, - сказала Инна, протянув руку за его халатом, в который с удовольствием облачалась всегда, и он снова почувствовал запах пота, который еще недавно возбуждал, а теперь стал противен. - Мне пора: скоро Гена придет. Да не переживай ты так, - с неожиданной проницательностью усмехнулась она, - никуда твоя Гуль-Гуль не денется.
- Почему "Гуль-Гуль"? - напряженно спросил Алик.
- Ну мы ж на Востоке, - засмеялась Инна. - Пока.
Стараясь ступать легко, она выпорхнула из их любовного гнездышка - пол заскрипел под ногами, - и Алик остался наконец один.
Смятые простыни, халат, хранящий запах чужого тела, задернутые предусмотрительно занавески. Зачем это все? Почему? "Потому что я мужчина, сказал себе Алик. - Так устроила нас природа. И еще - потому что меня мучает Рабигуль".
Он тщательно прибрал в комнате, сменил простыни, пододеяльник и наволочки, скомкав и бросив грязное в корзину с дырочками, подумав, бросил туда халат, проветрил дом и уселся за письмо. Завтра как раз диппочта, Рабигуль получит письмо дня через два.
Хотя, говорят, по Москве сейчас письма идут неделями и не все доходят абсолютно все развалилось, - но вдруг ему повезет?
"Родная моя, приезжай! - торопливо писал Алик. - Как ты не понимаешь, мужчина не может оставаться один! Прости, что пишу так откровенно, но ты меня вынуждаешь. Что ж мне теперь делать?
