Тем более что и сама наука в начале XX века больше не настаивала на своей сугубой материалистичности. Открытия в области субатомной физики лишали мир его монолитности, в нем открывались новые измерения. Физики опирались для их исследования на свои инструменты, но лирики предпочитали инструменты оккультные. Теософия помогла Василию Кандинскому (1866–1944), Питу Мондриану (1872–1944), Казимиру Малевичу и Паулю Клее (1879–1940) увидеть за оболочкой предмета астральное царство цвета и чистой геометрической формы и уйти от фигуративной живописи к абстрактной. Четвертый путь Георгия Ивановича Гурджиева (1877(?) – 1949) помог театральному экспериментатору Питеру Бруку в поисках «величины качества», с помощью которой он «желал прорвать барьер между естественными науками, искусством и религией и соединить их в одном пространстве опыта»[11].

Более того, будучи глубоко погруженными в оккультные имагинации и магическое мышление, авангардисты не перестали быть детьми своего секулярного времени. Особенно ясно это становится на примере кубофутуристов, дадаистов и сюрреалистов. Они не сделались оккультистами и шаманами, медиумизм и камлание были лишь инструменты, с помощью которых они создавали новое искусство. Об этом говорит их игра в науку и отстраненный юмор, сохранявшийся во время самых неистовых полетов воображения.

Оккультизм протянул руку религиям Востока, и те не преминули воспользоваться приглашением. Европейские империи достигли в ту пору расцвета, границы между метрополиями и колониями стали прозрачней, обмен верованиями привел к возникновению причудливых культурных комбинаций. Поэтому Джон Брэмбл и назвал такой синкретизм имперским[12].

Сходный феномен встречался и раньше – культура покоренных народов «мстила» завоевателям, исподволь овладевая ими духовно. Франц Кюмон с его помощью объяснял, как ориентальные культы заполонили Римскую империю, совершившую территориальную экспансию на Восток. Его книга «Восточные религии в римском язычестве» увидела свет в 1906 году, и в ней Кюмон сделал полупророчество: «Предположим, что в современной Европе верующие бы покинули христианские храмы, чтобы припасть к стопам Аллаха или Брахмы, следовать наставлениям Конфуция или Будды, соглашаться с максимами Синто; представим себе мешанину из всех народов мира, в гуще которой арабские муллы, китайские ученые, японские бонзы, тибетские ламы и индусские пандиты одновременно проповедовали бы фатализм и предопределение, культ предков и обожествленного правителя, пессимизм и освобождение через уничтожение. Эта картина, которая, возможно, станет реальностью в будущем, дает нам достаточно точное представление о том религиозном хаосе, в котором барахтался древний мир до Константина»[13]. «Полупророчеством» я называю это потому, что Кюмон экстраполировал в будущее те тенденции, которые мог в зародыше наблюдать в своем настоящем, то есть в начале прошлого века. Но от этого его прогноз не становится менее эффектным.

Сейчас, когда на смену имперской глобализации пришла глобализация постколониальная, эти тенденции реализовались практически полностью. Но мести не получилось. Встреча с живыми представителями Востока на собственной территории мало поменяла западную оптику. Она лишь немного изменилась со времен Вивекананды. И это полностью ощутили на себе те индуистские гуру, буддийские и суфийские наставники, которые пришли ему на смену. Одни приняли предложенные правила игры, другие попытались им сопротивляться, но это не меняет сути дела. Запад по-прежнему смотрит на Восток через призму оккультных представлений и форматирует его под себя. Многомиллионное движение New Age тому наглядный пример. Видимо, в оккультизме есть мифологемы, необычайно привлекательные для западного человека, особенно если он занимается художественным творчеством.

Иудеохристианские представления о конце света глубоко укоренены в западном сознании. Пессимизм сочетается в них с оптимизмом. Мир должен пройти через разрушение и возродиться в новом сверхъестественном качестве. Приходу иудейского мессии будут предшествовать страшные катастрофы (отсюда талмудическое «чем хуже – тем лучше»). Торжество Второго пришествия предваряется царством Антихриста с его ужасными катаклизмами. На протяжении многих столетий верующие ожидали это грандиозное событие со смесью страха и радости.

Эзотерическая традиция включает в себя не столько ожидание конца света, сколько эсхатологический активизм. Недаром она заимствовала из неоплатонизма идею теургии (от греческого theourgia – богоделание) – магического преображения мира и человека, а из иудаизма каббалистическое представление о том, что исправление мира (тиккун) зависит от усилий самих каббалистов. В оккультизме XIX века эти идеи соединились с учением об эволюции, которую особо продвинутые адепты могли ускорить, развивая в себе сверхъестественные способности.

Когда вера в науку стала вытеснять веру в Бога, представления о конце наличного мира приобрели оптимистический характер. На его месте усилиями человечества будет построено светлое царство разума и справедливости. Позитивистская идея прогресса овладела умами европейцев. Но к концу XIX столетия подкралось разочарование. Прежде других перемену уловили люди искусства. Анатоль Франс в «Саду Эпикура» (1895) сформулировал это так: «Мы отведали плодов с древа науки, и во рту у нас остался вкус золы».

Однако сомнения в научном прогрессе вовсе не отменяли стремления к переменам. Просто на место старой материалистической науки должна была прийти новая – оккультная. Теургия станет инструментом искусства и поможет ему эти перемены осуществить.

Эта идея пришлась по вкусу художникам-модернистам. Шарль Бодлер и Поль Верлен во Франции, Эмиль Верхарн в Бельгии, Андрей Белый, Вячеслав Иванов, Александр Скрябин, Василий Кандинский и Казимир Малевич в России, Франц Марк (1880–1916) и Христиан Моргенштерн (1871–1914) в Германии, Уолт Уитмен (1819–1892) в США, ирландец Уильям Батлер Йейтс (1865–1939) в Великобритании рассуждали о преображении мира и человека средствами священного искусства.

В эзотерической традиции наряду с идеей теургии содержалось и представлении о гойетеи (от греческого goeteia – колдовство). В ренессансном герметизме они противопоставлялись как белая (высокая) и черная (низкая) магия. С помощью гойетеи маг обращался к демонам, чтобы достичь желаемых результатов, приручив зло. Секуляризация эзотеризма привела к тому, что теургия стала использоваться для творческого обновления мира, но место осталось и для черной магии. Ведь прежде чем созидать новое, надо подготовить строительную площадку, то есть разрушить старое.

Разрушению подлежал уклад буржуазного общества, поддерживаемый традиционной моралью и рационализмом. Вызов им бросали прóклятые поэты от Шарля Бодлера до Артюра Рембо и Поля Верлена. Оккультизм в его темном изводе оказался здесь как нельзя кстати. Француз Жорис Карл Гюисманс (1848–1907) исследовал в своих романах бездны сатанизма. Один из них, опубликованный в 1891 году, назывался «Там внизу» (La-Bas), но русский перевод вышел под заголовком «Бездна» (1912). У нас дань «оккультизму разрушения» отдали Федор Сологуб и Валерий Брюсов. Последний обладал немалыми познаниями в сфере эзотерики и выпустил в 1907 роман «Огненный ангел», одним из героев которого стал знаменитый маг Генрих Корнелий Агриппа, практиковавший как раз гойетею.

Позднее эта сторона оккультизма была подхвачена Алистером Кроули (1875–1947), который в 1904 году опубликовал «Книгу гойетеи царя Соломона», вольное переложение «Малого ключа Соломона», гримуара (книги, описывающей магические процедуры и заклинания для вызова духов) XVII века. К разрушению «человека-машины», чтобы на его месте возник истинный обладатель бессмертной души, призывал и Георгий Иванович Гурджиев. Примечательно, что оба не только пользовались большим успехом в модернистской среде, но и сами занимались художественными экспериментами.