Выглядел он, должно быть, так же ужасно, как себя чувствовал. Ганнибал сел рядом с ним, пока кипятилась вода для кофе, и, ничего не говоря, обнял Уилла, как и прошлой ночью. Уилл чуть наклонил голову, а потом положил ее Ганнибалу на плечо. Через кости и мышцы он ощущал его сердцебиение.

— Тебе есть дело до моей боли? — спросил Уилл. — Я имею в виду, что знаю: разумом — да. Более или менее. Но чувствуешь ли ты ее? — он положил руку на живот Ганнибала. — Здесь?

— Да. Моя эмпатия по отношению к тебе слишком обострилась.

Положив руку на его щеку, Уилл поцеловал его, скользнув языком сперва по нижней губе, а затем — в рот. Он придвинулся ближе к Ганнибалу.

— Тебе нравится это, — заметил Лектер.

— Мне нравится, что теперь тебе сложнее причинять мне боль. Это обнадеживает, — сухо отозвался Уилл.

— Дело, мне кажется, не только в этом. Я прав?

Уилл был все так же близко, его губы — в паре сантиметров от губ Ганнибала, а сам он прижимался носом к его носу. Он сглотнул.

— Это многое значит. Это значит… не оставаться с нею один на один. С болью. После того, как ты меня порезал… боже, это было больно. Все время было больно, а тебя рядом не было.

— Мне следовало забрать тебя с собой, — прошептал Ганнибал. — Чего бы это ни потребовало.

Уилл не мог ответить «да», но и не нашел в себе сил не согласиться.

*

Ганнибал давил в кулаках медвежий мозг и перемешивал в ведре с теплой водой. Уилл сидел рядом, наблюдая, давая отдых своему плечу. Даже спустя два дня после выскабливания шкуры, оно все еще болело.

Выглянув из окна, он посмотрел на солнце.

— Нам стоило начать раньше.

— Опасность жизни в раю. Забываешь смотреть на часы.

— Ты и в самом деле считаешь это раем?

Подняв голову от ведра с мозговым раствором, Ганнибал с теплотой посмотрел на него.

— А ты — нет? Полагаю, ты бы еще захотел собаку.

— Я не против, — ответил Уилл.

— Тогда, возможно, весной. На это и в самом деле уйдет целый день?

— Я помню, как целый день ушел однажды на шкуру бобра. Как долго будет сейчас — не знаю. Как только мозговой раствор будет готов и начнет подсыхать, мы должны будем втирать его, пока он сохнет, или он застынет, и придется начинать заново.

— Уверен, мы справимся. Так пойдет? — Ганнибал чуть наклонил ведро в сторону Уилла.

— Ага, как раз нормально. Давай начинать.

Они наносили мозговой раствор прямо руками, все больше и больше, пока шкура им не пропиталась, а их пальцы не стали морщинистыми от воды. Когда шкура впитала все, что могла, они ненадолго оставили ее подсохнуть, а потом повторили.

Когда она начала подсыхать у огня, Ганнибал стал готовить ланч, а Уилл, растянувшись на полу, слушал, как завывал снаружи ветер.

Ганнибал тоже чуть наклонил голову, прислушиваясь.

— В детстве я часто слышал по ночам, как в лесу выли волки.

— В том твоем замке как из фильмов Джона Карпентера. Дети ночи, — сказал Уилл с ужасным трансильванским акцентом.

Ганнибал перевернул блин и подлил еще немного масла на сковороду.

— Он был в руинах? — спросил Лектер после минутной тишины.

Уилл поднял на него взгляд, подперев голову руками.

— По большей части. Там, где жила Чио — более-менее нормально. Но даже там в половине окон стекла не было. Мне показалось, что ей так даже больше нравится.

— Она тяготеет к аскетичности и ей нет дела до мелочей, — Ганнибал снова замолчал, а потом добавил: — А в остальной части?

— Пусто. Нигде, куда я только ни заходил, не было мебели. Всюду море пыли и паутины. Холодно. Сыро. Особенно в погребах.

— Его так полностью и не модернизировали. Центрального отопления не было, только камины и печь. Ты будешь с ветчиной?

— Ага, спасибо.

— Думаю, в следующем году сделаю кимчи.

Уилл, посмотрев на него, потянулся, чтобы дотронуться до его щиколотки.

— Что тогда произошло, Ганнибал? На морозе, в снегу. Что случилось с Мишей? Где ты видел ее зубы?

Ганнибал, выпрямившись, замер, словно, покинув тело, вновь отправился блуждать по самым темным коридорам своего Дворца Памяти. Уилл ждал его ответа, пока не почувствовал запах горелого, и тут же сжал рукой его щиколотку.

— Ганнибал, блины.

Лектер, чуть дернув плечами, снова пришел в себя.

— Да, конечно, — сказал он, отодрал слегка пригоревший блин от сковороды, а затем вообще снял ее с огня. Достав кленовый сироп, он снова замер.

— Трубы взорвались. Была очень суровая зима. Сильный мороз. Они выкопали себе выгребную яму. Там я и нашел ее зубы. Вместе с экскрементами и объедками.

Уилл не знал, что и сказать. Впервые ему показалось, что сейчас Ганнибал не хочет, чтобы Уилл к нему прикасался. Он остался, как и был, на полу, стараясь выглядеть так безобидно, как только умел. Но было непохоже, что Ганнибал разозлился. Сейчас он выглядел так, словно в жизни вообще не испытывал никаких эмоций.

— Они выкопали ее на кладбище, — добавил Лектер. — Им это показалось забавным.

— Они? В твоем погребе был всего один… гость.

— Да. Единственный оставшийся. От двух остальных я избавился.

— И скормил их ему.

Ганнибал лишь кивнул, продолжая раскладывать по их тарелкам блины с ветчиной.

Рваной, окровавленной нитью прошлое развернулось в разуме Уилла.

— Так же, как они скормили тебе ее.

— Да, — ответил Ганнибал. — Садись ешь. Иначе все остынет.

Уилл поднялся с пола. Еще никогда ему не было так сложно есть за столом Ганнибала. Тот сидел, ничего не говоря, словно находясь где-то далеко. С каждым кусочком Уилл ощущал на языке горечь. В конце концов он, прекратив есть, встал из-за стола и подошел к Ганнибалу.

— Что такое? — спросил его Лектер.

Уилл лишь покачал головой и запустил пальцы в волосы Ганнибала, взъерошивая их на концах. Дотронулся до отрастающей щетины на его щеках и подбородке. Ганнибал так и не брился, лишь подстриг ее маникюрными ножницами.

Несколько секунд он сидел, замерев, а потом прижался головой к животу Уилла, глядя ему в лицо снизу вверх.

— Здесь наше с тобой пересечение и заканчивается? Ты не находишь мою боль восхитительной?

— Нахожу, — ответил Уилл. — Но мне от нее тоже больно.

— Ты вполне можешь игнорировать свою эмпатию, если достаточно мотивирован.

Уилл погладил пальцем его нос, губы и подбородок.

— Я не имел в виду эмпатию. Ты испытываешь эту боль, а я не хочу, чтобы тебе было больно. Только и всего.

— Так просто, — Ганнибал закрыл глаза, позволяя Уиллу и дальше прикасаться к себе.

— Ты же знаешь, как это обычно работает, ведь правда? Мы не хотим, чтобы людям, которые нам дороги, было больно. Даже если эта боль и восхитительна.

— На кого ты ссылаешься, говоря «мы»? Ты являешься типичным представителем рода человеческого не в большей степени, чем я, иначе не смог бы даже понять, что именно в боли вызывает восхищение.

— Тогда, возможно, мне стоит говорить лишь за себя, — ответил Уилл.

Ганнибал, вслепую повернув голову, поцеловал его ладонь.

— Говори за нас обоих.

Уилл смотрел на его закрытые глаза, на тонкую, чуть дрожащую кожу век. Он прикоснулся к нему и там, погладив кончиками пальцев его веки и брови.

— Иногда мне нравится смотреть, как ты страдаешь. Но я не хочу, чтобы тебе было больно. Для тебя это что-то значит?

— Да, — вздохнул Ганнибал. — Ты понимаешь. Быть причиной твоих страданий и лекарством от них. Именно этого я и хочу.

Уилл, продолжая гладить его волосы, поцеловал его в макушку.

— Тебе стоит побольше потрудиться над тем, чтобы стать лекарством.

На лице Ганнибала наконец-то стало заметно облегчение, и он чуть приподнял уголки губ.

— Сделаю все, что в моих силах.

*

Они раскатали медвежью шкуру по столу, вытягивая с разных концов, потирая по краям, чтобы смягчить. Воздух был сухим от жара дровяной печи, и в итоге весь этот процесс занял не так много времени, как Уилл боялся. Но все равно, занимаясь шкурой, они пропустили свое обычное время обеда.