Огромная сила образов Домье достигалась тем, что он всегда говорит языком графики, касается того, что свершилось раньше или что должно произойти потом, и потому он не повествует так многословно о своих героях, как Хогарт, не говорит о том, что произошло или должно произойти, его рисунки не требуют расшифровки и толкований. Они действуют на глаз своей несложной, но выразительной графической формой. В этом умении обрисовать комическое положение или гротескные фигуры Домье неподражаем: два пьяницы, выделывающие ногами причудливые вензеля, сами претворены им в графический вензель (стр. 329 внизу).
Домье. Презрение. Гравюра на дереве.
Его гравюра на дереве «Презрение» (стр. 329 наверху) — это всего лишь беглая зарисовка уличной сценки: привратница перед домом с подоткнутой юбкой и метелкой в руках, на минутку остановившись, взирает на даму в капоре, которая спешит проскользнуть мимо нее. И сколько презрения в этом взгляде служанки! Как замечательно противопоставлены два класса! Домье достаточно представить в маленькой виньетке две метелки и ведро (стр. 331 внизу), и перед нами натюрморт трудового люда, какого не знали ни голландцы, ни Шарден (ср. 156, 29). В другой гравюре из серии «Судьба поэта» особенно хороша сцена его публичного коронования (стр. 331 наверху). Манерно изогнутый поэт и протягивающий ему корону президент объединены одним движением, плавной линией, составляющей подобие пирамиды, соответствующей букве V, и вместе с тем в обеих фигурах бездна мимической выразительности. Домье достигает здесь остроты графического изящества Калло и старых миниатюр (ср. стр. 227, I, 205).
Домье. Двое пьяных. Гравюра на дереве.
Во всем обыденном, повседневном и невзрачном Домье умел найти нечто необычное, значительное, порой страшное. В этом великий график соприкасается с Бодлером, который в одном из стихотворений в «Цветах зла» говорит о том, как в случайно увиденных на улице старомодных старушках он увидал согбенных, горбатых, скрюченных уродцев, приплясывающих, подобно марионеткам. Домье ведет нас к прилавку мясника и показывает его хозяина, величественного, как древний жрец или жестокий палач (218). Адвокаты Домье похожи не то на древних авгуров, не то на каких-то птиц. В циничном проходимце Робере Макере, образе, взятом Домье из современного театра, есть нечто дьявольское, как в гоголевском Чичикове; он вездесущ и неуловим, как скелет в гравюрах Гольбейна.
Вопрос о взаимоотношении искусства и жизни глубоко занимал романтиков, занимал он также и Домье. Нередко его герой — это служитель искусства, художник у себя в мастерской, где из темного холста возникают очертания картины или из бесформенной массы глины вырисовывается человеческое тело — порождение его мечты, претворенная жизнь. Он пишет мечтателей, погруженных в созерцание старых эстампов, статуй и картин, знатоков искусства, окруженных ими.
Тема «искусство и жизнь», но не в серьезном, а в комическом ее преломлении, затронута в литографии с подписью: «Как лестно видеть свой портрет на выставке» (36). Важный, самодовольный буржуа в сопровождении супруги стоит, повернувшись спиной к своему портрету; супруга не может оторваться от него. В портрете льстивый живописец сделал его похожим на государственного мужа, он сам в натуре пыжится придать своему лицу еще большую важность. Мы видим два фальшивых зеркала, две маски, и, подчеркивая их деланность, лживость, Домье разоблачает врага.
Литографии Домье выполнялись им широким, свободным штрихом: в нем всегда чувствуется стремительное движение руки («У него есть жест», — заметил с похвалой об одном рисовальщике сам Домье). Эти небрежно, но выразительно положенные штрихи в карикатурах Домье передают жизнь в ее трепетном многообразии и изменчивости; по сравнению с ними карикатуры предыдущих периодов кажутся застылыми масками (ср. стр. 157).
Но Домье был не только сатириком. Его значение определяется тем, что наряду с карикатурами он сумел создать положительный образ человека. Этой теме посвящена преимущественно его живопись. Положительные герои Домье — это люди физического и умственного труда, рабочие, прачки, мастеровые, ремесленники и рядом с ними художники, любители древностей, люди, погруженные в раздумье, мечтатели, похожие на романтических героев Жерар де Нерваля. Он изображает их творческие усилия и физическое напряжение. Правда, непосильный труд изнуряет человека. Но Домье не восстает против потребности человеку напрягать свои силы: он усматривает в этом жизненный закон. Некоторые современники Домье, вроде его друга Жанрона и Тассара, в изображении бедняков и крестьян стремились пробудить к ним жалость, унизительную для достоинства человека. Домье первым показал величие труда, силу и красоту тела согбенного бурлака, несущей поклажу прачки, повисшего на канате маляра. Общественное движение во Франции в эпоху революции 1848 года содействовало единению всех демократических сил страны; оно помогло Домье, который был сам выходцем из народа, создать героические образы людей труда. Одновременно с этим образ рабочего входит в поэзию.
Домье. Венчание поэта. Гравюра на дереве.
В своих картинах Домье поднимается до создания общечеловеческих образов, равных которым можно найти только в античности, в эпоху Возрождения и у Рембрандта. Своей глубиной Домье, конечно, превосходит большинство голландцев и Хогарта. Домье не требовалось прибегать к условному аллегорическому языку.
Создавая монументальный образ Республики (1848), Домье представил ее в виде могучей женщины, кормящей грудью детей, но примечательно, что эта Республика Домье, быть может, навеянная классическими образами, вместе с тем похожа на жену рабочего в одном из рисунков мастера, где она, хлебая суп, кормит младенца. В другой картине Домье изобразил растянувшуюся вереницу людей, которые совершают свой тяжкий путь, согбенные под бременем судьбы (37). Он выбирает для этой картины растянутый вширь формат; погружает сцену в полумрак, который усиливает мрачное настроение. Одна маленькая деталь (как часто и у Рембрандта) придает конкретность этому зрелищу: собака, которая плетется рядом с колонной людей. Куда бредут эти беглецы? Кто эти несчастные, гонимые судьбой? Картина Домье рождает неотразимо волнующее чувство: судьба эмигрантов после революции 1848 года облечена им в образ общечеловеческого значения. Домье затрагивает здесь более глубокие пласты жизни, чем это удавалось даже Делакруа в его несколько патетических картинах, как «Резня на Хиосе» (34) и «Революция 1830 года».
Домье. Метла и ведро. Виньетка. Гравюра на дереве.
Современники ценили Домье как литографа: графика служила ему источником существования. Картины он писал для себя; живопись его почти не знали. Между тем он бил одним из лучших живописцев XIX века. Он обладал безукоризненным даром колориста. Правда, он почти не пользовался чистыми, светлыми цветами; его любимая гамма — это приглушенные оттенки охры, сепии, оливково-зеленых, синих тонов и черная краска. Вблизи его живопись кажется грубой, небрежной по выполнению. Но свои «грязные» краски и «грубые» блики он объединял общим тоном картины, каждое пятно приводил в согласие с соседним пятном. Яркие предметы у него обычно излучают световой ореол или отбрасывают отражения на соседние предметы. Из всех художников XIX века Домье глубже всего понимал светотень Рембрандта, но только писал он не рассеянный свет, растворяющий предметы, а предпочитал резкие световые контрасты, отвечающие напряженности и остроте всего его мировосприятия. Скромное и непритязательное искусство Домье было более целостным и полноценным, чем искусство Делакруа. Глубокой правде образов Домье неизменно отвечает правдивость его живописного видения. Отталкивающее уродство адвокатов в их черных плащах или костлявого Дон Кихота на похожем на верблюда Россинанте претворяется им в высокую живописную красоту.
