Вдруг они услышали:
— Пиво, лимонад, пожалуйста…
Пиво, лимонад, пожалуйста…
Мальчик выглянул из купе:
— Мама, там дядя с тележкой, почти с такой, как ты ездишь на базар, а в ней бутылки всякие, давай купим.
— Конечно, купим, пусть только подъедет к нам поближе.
День в поезде мчался стремительно.
Так далеко Сёмка ещё никогда не ездил, ему было всё интересно, даже кушать с мамой за столиком в купе, запивая лимонадом, который купили у дяди, возившего по поезду в коляске то бутылки с напитками, то шоколадки, а потом ещё и борщ.
Фрося ни в чём не отказывала сынишке, она и сама с удовольствием лакомилась шоколадом и зефиром, запивая сладости кисленьким лимонадом.
После обеда сын занялся своей азбукой и новой книжкой с красочными картинками, а Фрося написала в это время письмо Риве.
На этот раз ей писать было намного легче, чем тогда, когда она отвечала на первое письмо в далёкий и неизвестный Израиль, когда каждое слово давалось с таким трудом, и когда всё время приходилось вытирать с глаз слёзы.
На сей раз, она спокойно знакомила Риву с событиями настоящими и прошлыми из жизни Ани.
Их было не так уж много, по крайней мере, на которые стоило бы особенно обратить внимание.
Да и к чему ей было распространяться о дочери, пусть они сами ищут пути-дороги в душу друг друга, она им в этом не помощник, как и не собирается чинить препятствия.
Когда поезд подъезжал к Витебску, она заклеивала и подписывала конверт, куда кроме письма легли три отобранных для Ривы фотографии Анюты.
Состав в Витебске стоял целых десять минут и Фрося с Сёмкой соскочили на перрон, хотелось немного пройтись и осмотреться.
Фрося с интересом смотрела на высокий переходной мост, на массивный серый вокзал, на стоящие на платформах киоски и чуть видимые вдалеке частные дома утопающие в зелени садов.
Она прислушалась к себе, а вдруг этот город с этим вокзалом станет ей родным…
До ночи оставалось ещё достаточно времени, Фрося решила написать письмо и Аглае.
Писать подруге было совсем легко и просто, она описала свою поездку в Вильнюс и Ленинград почти со всеми подробностями, конечно только не углубляясь в интимные с Виктором, хотя Аглая конечно догадается о многом.
Фрося улыбалась при воспоминаниях о сладостных моментах, глазастый Сёмка сразу же обратил на это внимание:
— Мам, а что ты там пишешь смешное, расскажи?
— Сёмочка, не смешное, а приятное.
— Так расскажи про приятное.
— Нет, малыш, пока тебе рано такое рассказывать.
И она взъерошила кучеряшки сыну.
Она продолжила описывать подруге текущие события — предстоящую свадьбу Стаса, нынешнюю поездку в Москву и предвосхищавший её разговор по телефону с матерью Семёна.
Заканчивала она длинющее письмо к Аглае, едва уместившееся на двойном тетрадном листе под хныканье и завывания Сёмки, который уже явно заскучал в тесном пространстве купе.
Фрося прижала мальчишку к груди:
— Сёмочка, письма уже написаны, сейчас поужинаем и спать, а утром проснёмся и скоро Москва.
Сердце у женщины запоздало взволнованно забилось, боже мой, что их ожидает какая произойдёт встреча и много разных других вопросов связанных с этим понеслись вместе с мыслями в разных направлениях.
Их поезд прибыл в Москву, когда едва стало светать, было только пять утра.
Ехать к Кларе Израйлевне было явно ещё рано, поэтому Фрося с хныкающим недоспавшим сыном зашла в буфет, находившийся рядом с Белорусским вокзалом.
Перекусили гречневой кашей с сосисками и пошли на остановку такси, потому как добираться до того Калужского переулка Фрося не имела никакого понятия.
Уже к семи утра такси домчало их до нужного адреса и высадило возле тёмно-серого, старой постройки четырёхэтажного здания:
— Сёмка, давай посидим здесь на скамеечке, не красиво так рано вторгаться к людям, при том, нежданно.
— Мама, а я очень писать хочу.
— Ну, что так невмоготу терпеть, сбегай вон в те кустики, видишь.
Мальчишка вдруг раскапризничался:
— Не побегу, там люди ходят.
В этот момент около них остановилась пожилая женщина и пристально вгляделась в занятых препирательствами мать с сыном.
Фрося вдруг почувствовала на себе чужой взгляд и оглянулась.
На неё смотрели такие родные и любимые глаза Семёна и её сына, только намного печальней…
Глава 43
Пожилая женщина не сводила своих проницательных глаз с мальчика, который неожиданно притих под её внимательным взглядом и смущённо жался к матери.
Фрося, в свою очередь разглядывала Клару Израилевну, а то, что это оказалась именно она, не было никаких сомнений.
Глаза женщин встретились:
— Ты Фррося?
А это твой сын, Сёма?
Вы прриехали ко мне и так быстрро…
Фрося, как под гипнозом не могла отвести глаз от лица женщины, конечно же, матери Семёна Вайсвасера, боже мой, как они были похожи.
Невысокого роста, сухенькая с мелкими чертами лица, с шапкой густых чёрных волос, правда, изрядно приправленной сединой и эти незабываемые печальные, еврейские глаза.
В одной руке она держала авоську с буханкой хлеба и батоном, в другой сложенные несколько раз газеты, явно вышла рано утром из дому, чтобы купить то и другое самое свежее.
Фрося решительно поднялась на ноги со скамейки, взяла за руку сына и пошла навстречу Кларе Израилевне, это была она без всяких сомнений.
Вдруг газеты и авоська выпали из рук на асфальт, пожилая женщина опустилась медленно на колени и протянула дрожащие руки к мальчику.
Сёмка отпрянул, назад, напуганный этим движением женщины, но Фрося подтолкнула его в спину в сторону протянутых рук:
— Сыночек, это твоя бабушка, о которой я тебе говорила.
Клара Израиилевна положила свои ладони на плечи мальчику, по-прежнему не отрывая взгляда от его лица:
— Сёма, Сёмочка, мальчик мой, кто мог подумать, я тебя нашла черрез столько лет…
— А я очень писать хочу!
Пожилая женщина резво встала с колен, схватила мальчика за руку и быстро повела к подъезду, на ходу отдавая распоряжения:
— Фрросенька, подними, пожалуйста, авоську и газеты, и ступайте следом за нами, рразве можно мальчику столько врремени террпеть.
Фрося поднялась на второй этаж и вошла в распахнутые двери квартиры номер шесть и услышала голос хозяйки:
— Фрросенька, доррогуша, закррой дверри, мы, как рраз успели, мужик не опозоррился.
Фрося поставила на пол чемодан и дорожную сумку и, держа в руках хлебопродукты и газеты, огляделась — широкая прихожая, возле дверей стояла тумбочка, на которой покоился чёрный аппарат телефона, громоздкие оленьи рога служили вешалкой, под нею стоял обувной ящик, напротив вешалки на стене висела большая картина с симпатичными медвежатами, с права были двойные двери ведущие, по всей видимости, в зал, слева в торце в одну сторону за поворотом была спальня, а в другую вход на кухню, посередине двери в туалет и ванную, около которых и стояла Клара Израилевна, караулившая внука:
— Что, осматрриваешь мои хорромы, прроходи, прроходи, сейчас будем завтрракать и знакомиться.
И она хрипло закашлялась.
— Не обрращай внимание, я не больна, прросто куррю, как парровоз.
Из туалета вышел улыбающийся Сёмка.
— Так, теперрь помой рруки и на кухню.
Фрросенька, занеси свои вещи в спальню, сюда на лево, воспользуйся услугами и тоже прроходи на кухню, я ставлю чайник, и с Сёмочкой сделаем рревизию в холодильнике.
Фрося мысленно улыбалась, ей было уютно в этой квартире и с её хозяйкой.
Сёмка с удовольствием уплетал шпроты, не обращая внимания на колбасу, сыр, творог и печёночный паштет.
Эти вкусные маленькие рыбёшки он ел только однажды в Вильнюсе и ещё тогда они ему очень полюбились.
Женщины с улыбкой наблюдали за мальчиком, сами попивали чаёк в прикуску с бутербродами.
Они не спешили форсировать события и приступить к волнующему их разговору, который для обеих был очень важен.
