И потому одним летним утром он вместе с большой группой джентльменов и чиновников из Дублинского замка поехал на север. Поездка должна была занять около месяца.

Цель миссии была проста: убедиться, что в Ульстере не происходит ничего опасного.

Когда позже той весной король Карл вместе со своей не слишком пылкой армией добрался до шотландской границы, его встретили сторонники Ковенанта. Произошло несколько стычек, но король Карл ничего не добился и заключил перемирие. Правительство оказалось в безвыходном положении. А тем временем королевские представители рыскали по Ульстеру и задавали вполне очевидный вопрос:

– Собираются ли шотландцы в Ульстере тоже устраивать беспорядки?

Дойл, продвигаясь все дальше на север, не уставал удивляться. Члены комиссии и их сопровождающие уже являли собой немалый отряд, но за ними шли еще и вооруженные всадники, пехотинцы и мушкетеры, и все это выглядело небольшой армией. Король отправил к шотландцам вовсе не бестолковых новобранцев. Это были хорошо обученные солдаты. Когда Дойл выразил свое восхищение в разговоре с одним из чиновников, тот ответил с улыбкой:

– Даже пресвитерианцы должны найти это убедительным.

Уже в Ульстере Дойл с изумлением узнал, что Уэнтуорт был намерен установить мир, просто вынудив ульстерских шотландцев принести клятву верности королю. Конечно, ничего нового в этом не было. Король Англии Генрих VIII проделал то же самое, когда сам нарушил клятву верности папе римскому, а некоторым преданным католикам вроде сэра Томаса Мора, отказавшимся это сделать, пришлось умереть. И именно отказ дать такую же клятву теперь не позволял Орландо Уолшу и остальным католикам из старых англичан занимать государственные должности. В традиционной Ирландии клятва верности была делом обычным, хотя, что было весьма умно, она сопровождалась заодно еще и передачей заложников.

А теперь от шотландцев требовали так называемой Клятвы Отречения. Приносивший эту клятву должен был отречься, то есть не признавать Ковенант и отдать свою преданность королю Карлу. Дойл предполагал, что этого потребуют от видных людей и от глав семей. Но ему следовало лучше знать Уэнтуорта.

– Полностью и до конца – вот мой девиз! – заявил тот.

И они заглядывали в каждый дом, на каждую ферму, на каждое поле и в каждый амбар.

– Там, где есть шотландец, будь он хоть последним нищим, – было сказано чиновникам, – если ему стукнуло шестнадцать, он должен дать клятву.

Именно так и поступала комиссия. Большинство шотландцев жили в восточной, прибрежной части Ульстера, но представители короля добирались туда, куда им было нужно. В каждом районе они разбивались на небольшие группы, но в сопровождении солдат, и просто шли от двери к двери. Любой шотландец, хоть местный житель, хоть гость, вынужден был давать клятву. Дойл сам выслушал ее от сотен человек, протягивая им небольшую потрепанную Библию.

Шотландцам это не нравилось. Черная Клятва – так они это называли. Но выбора у них не было. Через три недели Дойла поблагодарили и позволили вернуться домой. И он несколько дней в одиночестве путешествовал по провинции, прежде чем отправился назад.

По дороге домой, проезжая через Фингал, он свернул в сторону, чтобы переночевать у своего кузена Орландо.

Он с наслаждением поужинал с Орландо и его женой, а потом Мэри оставила мужчин наедине. Орландо очень хотел узнать о действиях комиссии, а Дойл в равной мере хотел поделиться мыслями с умным адвокатом-католиком. Орландо спрашивал: хотят шотландцы в Ульстере также образовать Ковенант или собираются переправиться через море и там присоединиться к своим?

– Когда вы туда отправились, в Дублине многие были напуганы как никогда прежде, – объяснил он.

– Не думаю, что там есть какая-то опасность, – ответил Дойл. – Конечно, сообщение через пролив между Ульстером и Шотландией существует. И всегда существовало. Но положение здесь и там совершенно разное. В Ульстере шотландские пресвитерианцы в меньшинстве. Им приходится вести себя тихо, хотя, без сомнения, они хотели бы помочь Шотландии, если бы могли, и они с восторгом наблюдали, как там унизили короля Карла.

– Я пытаюсь вообразить огромную общину докторов Пинчеров, – с улыбкой сказал Орландо.

– Знаешь, они весьма честны, горды и трудолюбивы. А кое в ком я заметил некоторый мрачный юмор, несмотря на обстоятельства. По правде говоря, Орландо, они мне понравились куда больше, чем доктор Пинчер. – Он немного помолчал, размышляя. – И еще в них есть некая сила, которой нет у доктора Пинчера и которая очень меня пугает.

– Пугает сильнее, чем доктор Пинчер?

– Да. Как я на все это смотрю? Пинчер тверд в своей религии. Мне может не нравиться его вера, и ты, католик, должен ее презирать. Но я не сомневаюсь в его искренности. Он верит страстно. А они не столь суровы. Но они не просто верят. Они знают. – Дойл пожал плечами и сухо улыбнулся. – А ты ведь не можешь на самом деле спорить с человеком, который знает.

– Но я тоже знаю, кузен Дойл. Я католик, и я знаю, что моя Церковь – истинная, что это вселенский голос всего христианского мира.

– Да, это так, и все же не совсем так. У тебя есть не только апостольская преемственность, но и полтора тысячелетия традиции, на которую ты опираешься. Католические святые не раз показывали себя. Католические философы усердно доказывали свою правоту, а Церковь время от времени проводит реформы внутри себя. Католическая церковь огромна, она древняя и мудрая и может судить на основе этого. В ней есть место для всего человеческого, гуманного, и она проявляет гибкость во многом, демонстрирует добрую волю… – Дойл помолчал, усмехаясь. – По крайней мере, на это следует надеяться.

– Ладно, давай вернемся к прежнему, – суховато произнес Орландо. – Ты увидел в шотландцах нечто злобное?

– Нет. Хотя люди могли бы озлобиться, когда с ними вот так обращаются. Они не злобны, они уверены. Они знают. Вот и все, что я могу тебе сказать.

– Ну, мы хотя бы должны быть благодарны за то, что там держится мир.

Дойл задумчиво кивнул, прежде чем продолжить, поскольку на уме у него было другое. Именно поэтому он и завернул к своему кузену-католику.

– Там есть еще кое-что, Орландо. То, что я увидел в Ульстере, встревожило меня куда сильнее. И это вообще не касается шотландцев.

Дойл замечал это несколько раз во время работы в комиссии. Но потом, когда до возвращения домой он побывал еще и в других местах, задумался куда глубже. Ему нетрудно было встретиться со многими важными людьми в Ульстере. Англичане знали Дойла как человека, достойного доверия, а ирландцам было известно о его связях с католическими семьями. Одни держались с ним с вежливой осторожностью, другие – более откровенно. Ничего определенного, конечно, не было сказано, однако Дойл получил вполне ясное представление.

– Что меня всерьез беспокоит, – продолжил он, – так это то, как все последние события влияют на ирландцев. – Он увидел, как Орландо слегка вскинул брови в молчаливом вопросе. – Я говорю о самых что ни на есть благонамеренных ирландцах, о землевладельцах вроде сэра Фелима О’Нейла, лорда Магуайра и прочих. Это потомки древних принцев Ирландии, люди, которые после Бегства графов видели, как английское правительство отобрало бóльшую часть их земель и земли их друзей. Но они более или менее примирились с новым режимом. Они заседают в ирландском парламенте. Они сохраняют свое достоинство и отчасти свое древнее положение. Я разговаривал с некоторыми из этих людей, Орландо, и наблюдал за ними.

– И что ты думаешь?

– Думаю, они выжидают. Присматриваются и выжидают. Они понимают, что Уэнтуорт весьма силен, а король Карл слаб. Шотландцы с их Ковенантом доказали это. И в равной мере важно то, что они видят, как протестанты теперь ссорятся между собой.

– И какой из этого можно сделать вывод?

– Я вижу два вывода. Первый и менее опасный: они используют слабость короля, чтобы добиться больше уступок для себя. Ведь и в самом деле, они просто в восторге от бунта пресвитерианцев в Шотландии, потому что это заставит короля еще сильнее нуждаться в преданных ему католиках.