После выставки гуляли, взявшись за руки, по фосфоресцирующему заснеженному городу, где снег летел на землю маленькими голубыми, изумрудными и сиреневыми светлячками, парящими в морозной ночи. Сиреневые и розовые ёлки, будто посыпанные сахарной пудрой, сопровождали их медленный путь. Её маленькая ладошка в серенькой варежке из кроличьего пуха свернулась, как котёнок в тапке, в большой кожаной рукавице Глеба.
Чужие губы были горячими и шёлковыми. Скользили, как сорванная травинка, по её губам. Нежно, осторожно, мягко, едва касаясь. Снежинки на ресницах таяли от чужого сбивающегося дыхания.
Пришла домой, поставила розы в вазу, срезав со стеблей колючки и вбирая в себя влажный пленяющий аромат. Подходила несколько раз за вечер – и снова жадно вдыхала, как наркотик, расширившимися ноздрями чарующий и кружащий голову запах, погружаясь в мир горячечных грёз. На другой день бросила, проходя мимо, беглый взгляд на розы, стоящие на комоде, – и замерла в оцепенении, точно ребёнок, увидевший сказку про Алису в стране чудес. Внутри розы цвета недозревшего граната, напоминающей ей искажённый и раскрывшийся в страсти рот, будто горела свеча, делая её лепестки полупрозрачными. Она подошла к цветку – и осторожно потрогала его, затем попыталась заглянуть внутрь, разворачивая, словно пелёнки на ребёнке, нежные, шелковистые на ощупь лепестки. Но ничего не нашла. Никакого волшебного фонарика внутри цветка спрятано не было. С недоверием потрогала его пальцем. Цветок светился, как огромный светлячок. Это было какое-то совершенно необъяснимое чудо. Несколько раз за вечер она осторожно подходила к цветку и смотрела на него с замиранием сердца, будто боявшегося громким стуком колёс, несущихся по шпалам в неизвестность, спугнуть волшебное видение. Цветок продолжал излучать совершенно удивительное волшебное сияние. Только на другой день она поняла, что это зеркало, стоящее на комоде, отбрасывало солнечный зайчик от люстры. Но ощущение необъяснимого чуда и изумления осталось. Позднее оно переросло в знание, что, чтобы выжить, надо создавать иллюзии, а солнечные зайчики могут рождаться и от лампочки в сорок ватт, засиженной мухами.
21
Когда она обмолвилась дома, что у неё появился новый ухажёр, мама была встревожена. Сказала: «Тебе что, не хватило? Опять хочешь приключений?» Но на её сторону встал, как всегда, отец, успокоив жену тем, что парень, говорят, положительный, неизбалованный, и из него может получиться толк, а их дочка и так пребывает в депрессии и ей надо выбираться из состояния, когда мир окрашен в чёрные и серые краски. Он предложил матери посмотреть на приятеля поближе, скажем, пригласить его на Новый год или даже просто так: почему бы не показать ему кинофильмы про путешествия маленькой Вики в Крым и Прибалтику?
Смотрели фильмы, повесив белый экран на стену. На стене плескалось море, которое Глеб ещё никогда в своей жизни не видел. Море ласково каталось по пляжу, перебирая обкатанную гальку ленивыми и разморёнными движениями… Море было прозрачно настолько, что можно было видеть дно далеко от берега… Голубой залив. Синие горы тонули в оранжевом мареве. Казалось, что по поверхности скал пасутся белые и серые овечки: цветущие деревья были неразличимы, а вот это странное ощущение, что можно не только расти на почти отвесной стене, но даже и гулять по ней, осталось у Глеба надолго. Камни были перемешаны с землёй и еле различимыми лужайками зелени. Вдали виднелись два серых корабля, застывших в море, точно причудливые скалы. Пальмы, похожие на зонтики из павлиньих перьев, раскидывали ажурные тени… Маленькая Вика входила в воду осторожно, боясь обжечься ледяной водой. Вода была, по-видимому, тёплой: другие кидались в неё смело. Его же любимая разгребала воду перед собой руками, точно отгоняла опасность, и ступала на носочках, забавно семеня по камушкам… Он вспомнил про её первый брак и подумал, что, повзрослев, она стала смелее, а вот теперь, похоже, снова ступает на носочках, боясь поранить ноги. И плыть тоже боясь…
22
Она знала теперь точно, что из дома она не уедет никуда и, если даже она снова выйдет замуж, то пусть её муж будет жить у них…
Зачем люди женятся? Бегут от одиночества – но снова попадают в его тиски. Только одиночество это уже вдвоём, без иллюзий что-то в жизни сменить или переиначить, когда дети мокрыми глазами возвращают на землю, даже если снова рванёшься полетать. Почему тянет иметь общий кров? Ведь можно и так. Без обязательств, без слёз, без встрясок, без любви? Вика жила в благополучной семье – и ей казалось, что и в её жизни должен быть мужчина, с которым можно жить как за каменной стеной, а не стоять на перекрёстке, поёживаясь и жалея о том, что даже за плечи тебя обнять некому: только вот так скрестить руки на груди и чувствовать собственное тепло. Почему хочется иметь своё продолжение? Боишься уйти в небытие, не оставив частички себя на этой земле… Думаешь о том, что должна быть родная душа рядом, которая обязательно будет понимать тебя с полуслова, ведь гены-то в ней твои…
А может быть, просто хочется нежности и тепла, как котёнку, который ищет человеческое тело и то запрыгивает на колени, то трётся о ноги, то сворачивается клубочком на груди, забирая от тебя частичку уютного дома, приобретая ощущение защищённости и передавая тебе своё тепло, разогреваясь, как печка, и леча больные места?
Хочется, чтобы в благодарность тебя гладили – и обязательно по шёрстке – и щекотали брюшко, а ты блаженно жмурился и мурлыкал от счастья. Она снова ощущала на своих губах вкус нектарин.
Губы порхали, как крылья бабочки, по телу, слегка касаясь испуганной кожи в гусиных пупырышках, – порхали, пока бабочка не садилась и не замирала на минуту внутри розового цветка, – и вот уже цветок выпрямился во весь рост, тело выгнулось радужным мостиком, и молния без грома пронзает, на минуту обездвижив тело…
– Ты мой золотой, мой милый, мой единственный, ворвавшийся, как солнечный луч сквозь щель между тяжёлыми ночными шторами.
Облизывала губы, вспоминая и повторяя чужие прикосновения. А за окном стояла весна, хотя ещё весь февраль был впереди, с его вьюгами, завывающими волками в ночи. Но пока январь смотрел мокрыми очами, по карнизу радостно звенела капель и съезжали, будто отрываясь от опоры и улетая, снега с крыш – и даже в комнате пахло весною и набухшими почками вербы. Жизнь снова была полна гомона птиц, воробьи и голуби тоже пели, и сороки, щеглы, синички, свиристели старались наперегонки… И попугайчики в клетке передразнивали всех по очереди. А внизу живота пробились сквозь толстую корку льда первые крокусы и тянули свои шеи, будто птенцы из гнезда в ожидании корма, влажно согретые выглянувшим из-за туч солнцем.
Свадьбу решили не играть. Ребёнок уже притаился под сердцем, и оно качало кровь по его сосудикам. Вопрос о жилье не обсуждался. Глеб просто переехал в дом академика. Мягко и осторожно обнял её сердце и положил в карман брюк.
23
В сущности, она хотела всего того, что хочет большинство женщин: иметь рядом надёжного и заботливого мужчину, согревающего её своим телом, точно в мороз нежные цветы для любимой женщины, которые несут, спрятав на груди под полурастёгнутой курткой и мохеровым шарфом. Она хотела благополучия и любви.
Сначала их дни были полны безмятежного взаимопонимания, когда нежность переполняла обоих, и они думали: «Неужели чудо возможно?» Экстазы обладания и гордости поднимали их над землёй, и они с усмешкой наблюдали за суетной и муравьиной жизнью других, думая, что эта чаша их минует. Они так сильно и бережно прижимали друг друга к себе, словно бежали друг к другу издалека – и вот наконец добежали и можно обняться.
Дни безмятежного, как отпускной солнечный день на даче, взаимопонимания чередовались с приступами отчуждённости и неприязни, которые быстро проходили, как грибной дождь.
Беременность Вика переносила тяжело. Ей всё время хотелось спать, она была вялая и безразличная ко всему, её постоянно мучила тошнота: почти совсем не могла есть – проглотив две ложки пищи, тут же бежала в туалет, зажав рот; отекали ноги, лицо опухало так, что казалось неживым, будто у надутой куклы. Серые мешки под глазами, похожие на вздувшуюся штукатурку на грязной побелке потолка, не пропадали ни на день. Замучила родных просьбами купить то икры, хотя бы из минтая, то персиков, то черешни, то ветчины, которых ей почему-то хотелось чаще всего ночью. Она стала очень раздражительной и срывалась на всех домашних. Чтобы как-то поддерживать себя в равновесии, вспомнила первого мужа – и теперь релаксировала под грудной женский голос, уверяющий, что она качается, как в колыбели, в гамаке на даче под разливы соловьиных трелей. Она почти мгновенно проваливалась в сон, услышав «колыбельную» аутотренинга. Глеб заходил в спальню и видел почти каждый вечер одну и ту же картину: жена спала, положив ладонь под щёку и прижимая к груди плюшевого слонёнка.