Глубоко в русле реки нашлись несколько тел. Вернее, телами они были раньше, нынче сохранились лишь остовы. Судя по костякам, все погибшие в реке были мужчинами. Рядом с одним обнаружилось топорище без топора, а меж ребер другого застрял гарпун. Разглядывая кости, старик подумал, что гидра, вероятно, не ела этих людей: она утащила их на речное дно, где мертвые тела до косточек обглодали рыбы. В раздумьях старик переворачивал остовы концом посоха, чтобы посмотреть на следы ранений, как позади раздался надрывный крик:
– Олис!
Старик обернулся и отступил. Не сделай он этого, Нода сбила бы его с ног и не заметила. Она бросилась на колени перед остовом с застрявшим гарпуном и принялась рыдать так неистово и страшно, что даже привычный ко всему старик смутился.
– Олис! Олис! – постоянно восклицала она, и можно было догадаться, что она зовет умершего мужа. Такое горе странно было видеть у женщины, смирившейся с гибелью супруга. Возможно, Нода лелеяла надежду, что Олис выжил, и лишь сейчас, увидев его оружие, поняла правду.
На ее вопли сбежалось полсела. Кто смотрел с обрыва, кто спустился в овраг. Вода, расступающаяся по мановению старикова жезла, совсем не занимала их, словно волшебство не имело и половины той силы, с которой действовало на людей мрачное зрелище. Они видели лишь кости в речном русле и женщину, убивающуюся над ними. Больше никто не кричал и не плакал: похоже, остальные не питали счастливых надежд. Но на всех без исключения лицах читалась угрюмая досада, а кроме того – решимость. Уж не прикончат ли эти молодцы ящера прежде, чем старик заберет у него вербную ветку?
Вскоре разошлись. Страшная находка, пускай была ожидаема, погрузила все село в мрачное молчание. Нода больше не беседовала ни с гостем, ни с детьми, подавленная горем. Ели молча, спать ложились в тревожной тишине. Уже ночью, слыша мерное посапывание детей и тихие всхлипы Ноды, старик думал о том, сколько бед может принести человеку надежда. Нода надеялась увидеть мужа живым, а старик надеялся увидеть в гидре ящера. Что, если и его чаяния напрасны?
В следующие два дня казалось, что гидре лучше вовсе не приплывать. Сам воздух над деревней сгустился, словно злые чары. Любое животное должно было чувствовать эту ненависть и держаться от села как можно дальше. Даже коровы, которых подростки гоняли пастись, тревожились, хирели и с большой радостью удалялись от хлевов.
Но гидра приплыла. Не получив добычи, она оголодала и, наплевав на предчувствия, явилась вновь. Старик никогда не видел, чтобы пресмыкающиеся насыщались так ненадолго. Сколько ни знал он змей, драконов, гидр, даже своего ящера – тем хватало большой добычи на месяц, а то и несколько. В трудные времена они могли обходиться без пищи целый год. А гидра идет в самое неприветливое место на земле спустя пару дней! Что-то во всем этом беспокоило старика, но времени думать у него не оставалось.
Бросив дела, сельчане смотрели с обрыва на реку, где изгибалась под водой блестящая спина. Старик стоял с ними, раздумывая, как подобраться к чудищу. В этот раз ему надлежало изгнать гидру насовсем, а то и убить ее, если упрямая тварь не последует через пороги. Гидра, словно не замечая зреющей над ее головами тучи, ныряла за рыбой. Иногда ей удавалось ухватить какую-нибудь мелочь, но все в деревне понимали, что парой окуней тварь не насытится.
И оказались правы: оголодавшее чудище полезло на берег. На этот раз гидра выбрала пологий склон на западе, по которому вполне могла забраться. Медлить было нельзя. Пробежав по мосту, старик встал неподалеку от того места, куда должна была вылезти тварь. Увидев его, гидра на миг замешкалась. Память о юрком создании, бесконечно жалящем и жгущем ее, была свежа в памяти твари. Но память ее не остановила. Уставив на старика шестнадцать алых глаз и злобно шипя, гидра продолжила подниматься.
Старик не двигался с места. Если бы он сейчас побежал, то окончательно распределил бы роли между ними. Но, стоя неподвижно на пути гидры, он вынуждал чудище самостоятельно решить, чего стоит ждать. Они смотрели друг на друга, и в алых глазах твари ничего нельзя было разглядеть, но старик знал, что она обескуражена. Когда все четыре лапы нашли твердую опору, старик увидел бледно-серое брюхо, отвисшее к земле. Гидра была в тягости. Но что же это такое? Либо ящер как мог дурачил преследователя, либо это был не он. Неужели старик напрасно потратил несколько дней, гоняясь за восьмиглавой самкой!
Но оставалась одна, последняя проверка.
– Сильна ты, да я сильнее! – крикнул он гидре и пошел на нее, поднимая посох.
Тварь отпрянула. Она еще не согласилась принять роль жертвы, но и хищником больше не была. Отступая по скату обратно в реку, гидра скалилась и шипела, но больше по привычке, чем надеясь устрашить противника. Пора было заканчивать игру. Скоро тварь уберется в свою реку, и нового появления придется ждать очень долго. Старик взмахнул посохом – могучие древесные корни вырвались из-под земли и оплели лапы гидры. Взмахнул еще раз – корни сжали восемь шей у восьми голов, из восьми глоток вырвался крик, полный тоски и злобы. Протянув к гидре ладонь, свободную от посоха, старик начал медленно сжимать пальцы. Повинуясь движениям его руки, сжимались корни, удушая гидру. Если бы старик быстро стиснул кулак, то переломал бы все шеи, но он был здесь не затем, чтобы убивать тварь. Ему только нужно знать…
Злоба в глазах гидры сменилась страхом. Она пыталась вырваться из смертельных объятий, но с каждым ее рывком хватка на горлах сжималась теснее. Старику жаль сделалось несчастное животное. Все же он был миролюбив и не радовался насилию, особенно над тварью, приносящей беды не по злобе, а лишь из желания напитать потомство.
– Ты прости меня, – повинился он перед гидрой. – Да не могу тебя выпустить, пока не узнаю.
Но чудовище уже не слышало его. Шестнадцать глаз погасли, и все огромное тело обмякло, словно мертвое. Старик поспешно разжал кулак и махнул рукой, будто отсылая слугу. Корни тут же расплели смертельные объятия и втянулись под землю, где и было им место. Гидра осталась лежать на берегу.
По мосту уже спешили люди, и старик решил не тянуть. Подойдя к поверженному чудищу, он коснулся посохом его груди, но ничего не произошло. Сняв навершие и обнажив лезвие, старик снова притронулся к сероватой чешуе, и снова ничего не произошло. Это был не его ящер, а всего лишь гидра, которую он любезно помог одолеть. Больше у него не было тут дела.
Стоило старику отступить, как люди, озлобленные, потерявшие родных, много дней жившие в страхе, набросились на чудовище. Они взяли кто что мог: у мужчин в руках были гарпуны и топоры, у женщин – ножи для разделки рыбы, даже подростки, вооружившись острыми камнями, кинулись к гидре. Они кололи и рубили ее, не помня себя от ярости, и кровь залила землю на много шагов вокруг.
Старик наблюдал расправу, стоя поодаль, и печаль рождалась в его сердце. Известный добродушием, он даже ящера не стремился убивать, даром что стервец похитил самое дорогое из его сокровищ. В толпе старик увидел Ноду. Она заносила над гидрой широкий охотничий нож и с остервенением вонзала его в грудь чудища. Старику редко доводилось видеть настолько омерзительное зрелище.
Подняв посох, он что было силы ударил им оземь. Страшный толчок разбросал людей, словно щепки. Некоторые упали в реку – прохладная вода отрезвила их. Они смотрели на свои окровавленные руки, словно не понимая, что произошло. Другие, пускай сохраняли мрачный вид, выместили всю злобу, что у них была, и больше не стремились к расправе. Были и те, кто, поднявшись, снова поспешил к гидре – среди них оказалась Нода. Старик снова ударил в землю, и второй толчок, слабее первого, остановил самых рьяных.
– Глупцы! – вскричал старик, изображая искреннюю заботу. – Неужели вы забыли о проклятии! Если бы я мог убить гидру, не боясь, что буду проклят, давно убил бы ее! Я – могучий чародей, способный движением руки развести земные пласты! Что говорить о вас, беззащитных! Ведомые злобой, вы забыли о собственных жизнях, так я напомню! Кто убьет гидру – умрет той же смертью, что определил ей, но прежде вся семья его, и вся родня его до одиннадцатого колена погибнет в муках в срок до пятнадцати дней, и ни я, никакой другой чародей не снимут с вас проклятия! А вы убиваете не одну гидру, а десяток – гляньте сами, она в тягости! Что говорить после этого о детях, которых у вас не будет, о младенцах, что родятся мертвыми, о матерях, что погибнут в родах! Прочь, прочь, окаянные, и молитесь Создателю, чтобы гидра была жива!
