Полет этого грубого куска шланга продолжался долго. Невероятно долго. Зверев смотрел на него не отрываясь. Он смотрел на черный, с синей изолентой обрубок и понял вдруг, что больше у него нет права сказать про себя: я опер УР. Я — мент.

В багажнике «Волги» закричал водитель. От неожиданности Кент не сумел поймать свою дубинку. Она упала на пол и подкатилась к ногам Зверева. Сашка сильно ударил по ней ногой… Мерзкая хреновина улетела в темень, за мешки с сахаром.

…Как будто это могло что-то изменить. Водитель в багажнике «Волги» орал благим матом.

Из машины Магомед Джабраилов позвонил домой, объяснил, что попал в небольшую аварию под Красным Селом. Нет-нет, ничего страшного, только небольшой ушиб, и гардеробчик слегка попортил… Еду домой на машине друзей… Все в порядке, скоро буду. После телефонного разговора с престарелой матерью (ей было почти восемьдесят пять лет) он откинулся на спинку сиденья девятки и как будто задремал.

За деньгами на квартиру Джабраилова поехали вчетвером: сам Магомед, Лысый, Сашка и Кент. Двое других боевиков получили задачу сделать внушение водителю, а затем отконвоировать его вместе с машиной на стоянку и накачать водкой.

Наблюдатель, оставленный во дворе, получил задание проконтролировать телохранителя в подвале. Спустя минуту он отзвонился, доложил, что тот так и лежит, в сознание еще не приходил. Для страховки в него тоже влили бутылку водки. Зверев сказал: не переборщить бы… Ерунда, ответил Кент, здоровенный бугай, ничего с ним не будет… Однако вышло по-другому: сочетание действия нервно-паралитического газа, водки и длительного лежания на голой земле подвала привели к отказу почек. Спустя три дня телохранитель умрет в реанимации больницы на Костюшко. Дело по факту смерти заводить не будут… чего там? Сам нажрался и помер. Пьют, блин, дрянь всякую. Какой же организм выдержит?

У покойника остались жена и двое детей.

Когда подъехали к дому, Сашка спросил:

— Как ты себя чувствуешь, Магомед? Джабраилов открыл глаза, посмотрел в лицо Звереву:

— Нормально. Нормально себя чувствую. Сашка видел, что это не так, но ничего не сказал. С момента нападения на Магомеда Джабраилова прошло более двух с половиной часов… и вот они опять оказались на том же месте. Так же тускло светила вымазанная желтой краской лампочка. В окне кухни на третьем этаже маячили темные силуэты матери и племянницы Магомеда.

— Ну, хозяин, веди в закрома, — произнес Лысый. Кент на переднем сиденье начал ерзать.

— Может, я один схожу? Клянусь, все без обмана… Схожу и принесу вам деньги, — неуверенно сказал Джабраилов. Сам понимал, что так не разрешат. Кто же одного отпустит?

— Э-э, нет… так не пойдет, — быстро отозвался Лысый. А Кент хохотнул. — Идем все вместе, Магомед. Извини, но… сам понимаешь.

Джабраилов вздохнул, начал медленно выбираться из машины. Каждое движение отзывалось болью, но он держался, даже помахал рукой силуэтам в окне. Старуха смотрела вниз, приложив ко лбу ладонью козырьком, Мириам радостно замахала обеими руками… Виталий Мальцев посмотрел наверх и отвел взгляд.

Поднялись на третий этаж. Джабраилов шел тяжело, держался за перила. Стальная дверь квартиры распахнулась, выскочила худенькая черноволосая и черноглазая девочка, обхватила Магомеда руками. Он положил ладонь ей на голову. Лысый смотрел на девочку остановившимся взглядом… В дверях квартиры неподвижно застыла сухая старушка, одетая в черное. Она буравила всех маленькими глазками. У Зверева возникло ощущение, что старуха все понимает.

— Мои… друзья, — выдавил из себя Магомед, делая неопределенно-представляющий жест рукой. — Нам нужно поговорить, мать.

Старуха взяла девочку за плечо и потащила вглубь просторной прихожей. Девочка была удивлена, хотела что-то спросить, но ее быстро увели в комнату. Джабраилов, а за ним вымогатели вошли в квартиру. Зверев огляделся. Никакой особой роскошью в прихожей и не пахло, все очень просто, даже по-спартански.

— Сюда, — сказал Магомед, открывая одну из дверей. Все четверо вошли в комнату. Обычная советская мебельная стенка, стол, кресла, диван. О достатке говорили только ковры на стенках и на полу. Да дорогая и дефицитнейшая видеодвойка «Самсунг»… Джабраилов плотно прикрыл дверь. Несколько секунд все стояли молча.

Десятью метрами ниже, в подвале, лежал на земле накачанный отравой и водкой телохранитель.

— Ну, — сказал Лысый и выразительно посмотрел на хозяина.

— На балконе, — ответил Магомед, тяжело опираясь на стол. Его качнуло, разъехалась стопка книг на столе, колыхнулся коньяк в пузатой бутылке. — На балконе, внутри старой покрышки… сейчас принесу.

— Не надо, — сказал Сашка, — я сам.

Он шагнул к окну, отдернул штору, открыл дверь. В комнату сразу же ворвался холодный ветер с редкими снежинками, надул штору пузырем. Тонко прозвенели подвески хрустальной люстры.

Четыре изрядно стертые жигулевские покрышки лежали стопкой.

— В самой нижней, — сказал в спину Сашке Магомед.

«Я верю в тебя, опер», — шепнула Настя. Холодный ветер со снежком дул в лицо, шевелил волосы. Позванивала хрустальная люстра. Сашка взялся за верхнюю покрышку…

…Запаянные в полиэтилен пачки долларов лежали внутри разрезанной сбоку камеры. Зверев выуживал их по одной, бросал на стол. Магомед Джабраилов сидел в кресле с закрытыми глазами… Сашка выуживал пачки в плотном полиэтилене. Кент вдруг щелкнул пальцами и фальшиво пропел куплет из старой воровской песни:

— Заткнись, Кент, — сказал Лысый раздраженно, и Кент отошел, присел к столу, взял в руки какую-то книгу.

Советских денег как раз оказалось немного — около двадцати тысяч. В октябре девяносто первого на них можно было купить разве что лохматые «Жигули». А вот баксов — прилично. Лысый вспарывал полиэтилен ножом, потрошил. Доллары были и новые, и уже изрядно потрепанные, разные: от сотенных до мелочи — пятерок и рублей. Считали долго. Всего оказалось сто тридцать семь тысяч триста десять… Распишитесь в ведомости. Вот здесь — против галочки… Все это время Джабраилов так и сидел с закрытыми глазами. Кент листал какой-то томик и даже проявлял к нему интерес.

Потом деньги сложили в довольно-таки старый кожаный портфель. На полу комнаты осталась лежать полиэтиленовая упаковка и разрезанная автомобильная камера. Чем-то она напоминала препарированного обитателя океанских глубин… Его поместят в сосуд со спиртом, выставят в музее. Экскурсовод будет рассказывать скучным голосом, что эта камера обитает только в водах Тихого океана на глубине более полутора тысяч метров. А питается она зеленоватым долларовым планктоном и спиртом. Ой! — вздохнут экскурсанты.

— Хорошо, — сказал Лысый и подтолкнул портфель к Кенту, — аванс есть. Когда приходить за получкой, Магомед?

— Сколько я еще должен Эдику? — спросил Джабраилов, открывая глаза. Он был очень бледен. Проступающая щетина казалась темно-синей на бледном лице, глаза горели.

— Еще столько же, — ответил Сашка. Разумеется, он не знал точной суммы кидка. Но было очевидно, что сейчас Магомед вынужден принять любые условия. Или не принимать, а начать войну.

— Это очень большие деньги, — устало ответил Магомед. — Быстро мне их не найти.

— Неделя, — сказал Лысый жестко. — А дальше — сам понимаешь… Да, большому менту не звони — не поможет он тебе. Время пошло, Магомед. С этой минуты время пошло.

Спустя еще несколько секунд они покинули квартиру Джабраилова. Первым вышел Лысый, за ним Кент с портфелем в руках. Замыкал шествие капитан Зверев. В голове у Сашки звучал голос Насти. В него вплетался голос экскурсовода, рассказывающий о глубоководных существах, тонко пела хрустальная люстра, кричал водитель.

…В салоне девятки Лысый закурил сигарету и, подмигнув Сашке, сказал довольным голосом: