Нет, она его не любила, не любила совсем. Положа руку на сердце, Мори и раньше часто с грустью думала об этом. Смешно и больно, что ей нравилась его жизнерадостность, предприимчивость, элегантность, чувство юмора и — ничего больше. Мори попросту пренебрегала им. Сколько раз она выскальзывала из его объятий, чтобы сходить в кино на какой-нибудь паршивый фильм или, скажем, сбегать к портнихе. Поэтому нет ничего удивительного в том, что…

А Тони тем временем выпроваживал свою гостью. Они прошли через прихожую: он молчал, а она нервно смеялась. Потом он окликнул Мори. Мори не ответила. Сказать ему, что говорят в подобных случаях? Это значит солгать. Лгунья, лгунья! Она лгала всегда и во всем. Когда писала статью о каком-нибудь новом романе или рецензию на спектакль, разглагольствуя об их нравственной ценности. Почти каждое ее соприкосновение с действительностью оказывалось пустой болтовней и ложью. Вокруг нее простирался огромный мир, она была частью этого мира, была красива, умна и способна, казалось бы, все понять, но почти не находила смысла в том, с чем ей приходилось сталкиваться, как и во всем, что она делала. Господи!

— Мори, умоляю, открой, — взывал Тони из прихожей. — Ну прошу тебя!..

— Господи, — бормотала Мори, — надо как-то из этого выпутываться… Надо… Чуть позже, — сказала она громко. — Я тоже прошу тебя…

Тони ушел, а Мори задумчиво облокотилась на подоконник. Кажется, она сумеет выпутаться из этой истории, и очень скоро. Она уедет к родителям — и вновь обретет родной город. В нем множество кривых, глухих переулков, погода капризна, а люди упрямы. Наконец-то она вступит в реальное единоборство со временем, суть которого — тщета и смерть, а потому не стоит заполнять его возней с мужьями и актрисами. Она будет одна.

И тут Мори почувствовала, что ее мутит от собственной постоянной рефлексии, самоедства и откровений. Она высунулась в окно, чтобы глотнуть свежего воздуха, но тут же окунулась в зной и приглушенный шум людской суеты. Стояло лето — время буйства всего живого…

Итак, жизнь сведет Мори и Эмила в городе кривых переулков, капризного неба и упрямых людей, но ее судьбой станет не Эмил, а Нэд, молодой актер, который в данный момент входит в здание своего театра, чтобы посмотреть генеральную репетицию драмы из жизни Кина^[15]. Едва переступив порог, он погружается в атмосферу, которая передается в фойе из зрительного зала. Это атмосфера храма, в котором людям показывают их хорошие и дурные свойства, разумеется, ценой героических усилий жрецов искусства. И потому все присутствующие, за исключением режиссера и актеров, говорят здесь шепотом, передвигаются мягко, словно танцуя под музыку Чайковского, а обращаются друг к другу с сосредоточенным выражением лица, которое можно наблюдать у верующих во время службы. Юный актер усмехнулся. Несмотря на молодость, уже дважды его ролям сопутствовал на сцене большой успех, он сумел доказать, что мыслит и поступает более умно и неординарно, чем многие из его старших коллег, другими словами, он слыл незаурядной личностью. Как и большинство представителей своего поколения, он ничуть не сомневался в том, что все знает и все может. К тому же печать и радио постоянно поддерживали в нем и его сверстниках эту уверенность, разглагольствуя о «молодых» поэтах, художниках, прозаиках просто в смехотворных тонах. Ему или ей всего восемнадцать, двадцать, двадцать два года, а вот уже вышел второй сборник стихов, являющий собой значительное достижение… и так далее в том же духе. Кто же обуздает гордыню, если вот уже и другие обратили на тебя внимание, хвалят или благосклонно журят? Точно так же было и с молодым актером Нэдом. Его имя звучало иногда в эфире, мелькало в газетах, к тому же он писал стихи. Весьма, впрочем, оригинальные стихи. Грубовато-нежные, как удар плетью перед лаской. Вот и теперь по его лицу скользила самоуверенная усмешка. Нет, он не сядет среди зрителей. Он уединится где-нибудь в глубине зала, потому что в отличие от других он воспринимает все по-настоящему, глубоко и серьезно. И он скрылся в ложе.

На сцене шел доверительный разговор Кина с мещанкой мисс Тон. Кин начинал знаменитый монолог «Мы играем, потому что…». По спине Нэда невольно пробежал холодок. Придется ли ему когда-нибудь сыграть Кина? Удастся ли подняться до уровня Кина в его роли и во всех других своих ролях? Великий Кин?! Да, возможно, удастся… Удастся непременно, разве может быть иначе!.. И, представив себя в зените славы, Нэд растрогался. Вот он достиг всего, о чем мечтал, вкусил похвалы, официальное признание. Он видел себя, правда, ничуть не постаревшим, перед скромным родительским домом. Он стоит в саду и с умилением смотрит на траву и цветы, любуется видом окрестных гор… Его душу переполняет нежность, он готов обнять весь мир!..

А между тем судьба готовила Нэду встречу с женщиной, которая вскружит ему голову и заставит страдать.

Пока Нэд мечтал, сидя в ложе, в том же городе, неподалеку от театра, отец Мори, литератор Виктор, терзался муками творчества в собственном кабинете. Слева от него высилась стопка бумаги с набросками нового романа и по крайней мере с десятком различных вариантов начала. А перед ним лежал чистый лист, на который он смотрел с досадой и неприязнью. Просто невероятно! У него был так называемый замысел, он знал, о чем хочет писать, но дело не шло. Виктор краснел, перечитывая фотографически точные, но ничего не значащие фразы, вызывающие у него головную боль. Если кто-то в его повествовании брал солонку, то был вынужден потом поставить ее на место. Разве это нужно, чтобы получилась литература? Виктор нервничал. А что же, в конце концов, нужно? Что же главное в этой жизни, которую невозможно постичь?

Если Нэд, равно как и ему подобные, считал, что ему известно о жизни буквально «все», пятидесятилетний Виктор знал ровно столько, сколько дано человеку знать. Он понимал, что, по сути, все в этой жизни суета сует и что этот верный постулат как ничто иное укрепляет человеческую веру в то, что его призвание — в самом процессе жизни, влиянии на ход событий, раздумьях о бытии и земных радостях. Виктор Знал, что все на свете можно признать заблуждением или отнести к разряду подвигов, над всем можно посмеяться или принять с восторгом. Более того, он знал, что человеку, в сущности, мила воображаемая жизнь, а не та, в которой, взяв солонку, надо поставить ее на место. И все действительно стоящее творит в искусстве как раз воображение. «Мечты создали нас, и мы живем мечтою». Так оно и есть, но все его умствования сейчас не помогут. Небеса не разверзлись. Ему недоступно таинство, рождающее через слово мир вечных истин. Сколько раз уже писали об одном и том же, о жизни, протекающей от восхода солнца до восхода луны. Но подлинная литература всегда вызывает ощущение новизны.

Виктор в отчаянии хватался за голову. Что же ему мешает? Отказ души трудиться? Или с творчеством покончено? Только не это, нет! «Сошли бы мы с ума, когда б мы не играли», — говорит Кин в конце своего знаменитого монолога, обращенного к мисс Тон. «Сошли бы мы с ума, когда б мы не писали», — может сказать каждый, творящий по зову души.

II

Мори приехала в родной город утром, через день после сцены с мужем. Здесь было не так жарко, с окрестных гор струилась прохлада, и казалось, асфальт покрывает роса. Пока ехала в поезде, Мори думала, что дома она обретет умиротворение и покой. Однако случилось иначе. Многое ее раздражало. Больше года Мори не была в своем городе, но здесь почти ничего не изменилось. Покосившийся ларек на станции стоял так же криво, как и год назад. Для тех, кому не дает покоя мысль о быстротечности жизни, лучшее успокоение в том, чтобы отмечать следы времени во всем, что их окружает. Время! Оно было и осталось для Мори ее роком. То самое время, лучшая часть которого, молодость, прошла в познании простых вещей. Сколько букв в азбуке, почему люди смеются, а животные — нет, когда родился Александр Македонский…