Киря изо всех сил побежал к избушке, не оглядываясь назад. Но и без того по лошадиному топоту чувствовал, что всадники его настигают. Теперь уж, может быть, триста, двести, а то и меньше метров отделяет их от него. Киря не слышал, как офицер скомандовал: «Бей по ногам!» — но, когда пули тонко запели вокруг него смертную песню, понял: это конец. Не ходить ему больше в разведку и после с радостью не докладывать: «Задание выполнено!», не бывать ему больше в своей деревне…

Взвизгнула впереди пуля, подняв фонтанчик пыли, ешё и ешё… И вдруг ногу обожгла невыносимая боль, и Киря ткнулся головой в тёплую траву Ну, вот и всё, не надо открывать глаз, шевелиться, пусть вихрем промчатся над ним лошади и навсегда пришьют его копытами к родной кулундинской земле.

А в вышине трепещет жаворонок и поёт, поёт о весне, о жизни. Он не знает, что выстрелы эти несут смерть.

Но вот песни жаворонка не стало слышно: её заглушил конский топот. Пареньку кажется, что под копытами вздрагивает земля. Скоро она расколется перед ним, и Киря полетит в пропасть.

Но вдруг его рука нащупывает наган. У него есть граната, наган и патроны! Так почему же он лежит? Он может ещё биться! Кирилл через силу поднялся и, сжав губы, чтобы не кричать от боли, захромал к избушке. Да, она совсем близко. Шаг, ещё один. Вот она! Успел, успел добраться, прежде чем его захватили каратели! Теперь он живым им не дастся. Закрыв дверь на засов, Киря повалился на земляной пол у маленького оконца.

Всадники спешились и двинулись к избушке. Киря тщательно прицелился и выстрелил в солдата, оказавшегося совсем близко. Белогвардеец схватился за грудь и пластом свалился на землю. Другие рассыпались цепочкой, залегли, не решаясь двигаться вперёд. Забарабанили беспорядочные выстрелы. Пули, ударяясь в землянку, поднимали пыль. Звякнуло и разлетелось стекло в окне, обдав Кирю острыми брызгами.

— Вперёд! — подал команду офицер, спрятавшийся за бугром.

Белогвардейцы, почти сливаясь с травой, поползли. Киря молчал, и они, осмелев, поднялись в рост, побежали к избушке. Тогда партизан открыл огонь. Упал высокий, с обвислыми запорожскими усами солдат. Бросив винтовку, он пополз назад, волоча перебитую ногу. Взмахнул руками ещё один и распластался на земле. «Ага, есть! Ещё одним меньше стало», — подумал Киря, заряжая револьвер. Белогвардейцы попадали в траву и стали торопливо отползать. Отойдя на почтительное расстояние, они открыли стрельбу из винтовок. Запели, засвистели пули, но паренёк не отвечал.

— Вперёд! — снова прокричал офицер, но никто не двинулся с места.

— Вперёд, сволочи! — зло выругался он и, размахивая наганом, двинулся к избушке, думая, видно, увлечь своим примером других, однако солдаты продолжали лежать.

Киря выстрелил по офицеру, но пули прошли мимо. И всё-таки выстрелы заставили офицера вернуться на прежнее место.

Наступило затишье. Белогвардейцы о чём-то спорили. Прошло полчаса, может больше, и Киря увидел, как от них отделились несколько человек и перебежками двинулись к пашне. «Решили с другой стороны обойти, — подумал паренёк, — да всё равно не дамся».

Гнетуще тянется время. Прилетела ворона, уселась на стропилину и закаркала. Кире стало как-то не по себе. «Эх, если бы узнали партизаны, что беда со мной! — вздохнул он. — Крикнул бы товарищ Громов: «Скорее по коням! Выручим нашего связного!» И вот вскакивают на коней и несутся сюда, к полевой стоянке. Беляки — бежать, а партизаны их саблями… Разве от партизан убежишь?..»

Как-то по-особенному тревожно, словно предупреждая об опасности, закаркала ворона, сорвалась и захлопала крыльями. Через несколько минут кто-то осторожно прошёлся по крыше. Посыпалась внутрь избушки земля, пыль неприятно защекотала в носу. Вскоре в потолке образовалась дыра, и в ней показались длинные крючковатые руки, а затем и рябоватое, в морщинках, лицо карателя. Киря вскинул наган и выстрелил. Каратель дёрнулся, и голова его застряла в узкой щели. Если бы глаза безжизненно не остекленели, можно было бы подумать, что он хочет подсмотреть, что делает Киря. Кто-то оттянул мертвеца от дыры, и в ней теперь показалось молодое безусое лицо. Грохнул Кирин выстрел, белогвардеец страшно вскрикнул и исчез.

Стало слышно, как с крыши спрыгнули на землю двое или трое и побежали, громко топая сапогами. «Не взяли, не взяли!» — торжествовал Киря. Дальше он увидел, как трое солдат присоединились к остальным, притащив с собой раненого. Они что-то доложили офицеру, тот махнул в сторону избушки рукой, и захохотали винтовочные выстрелы. Киря прижался к полу.

Стрельба, затишье, проверка, жив ли осаждённый в землянке парнишка, опять стрельба, затишье, проверка… Так продолжалось долго. И ни одна белогвардейская пуля не тронула Кири Баева.

Офицеру надоела эта томительная, не дающая результатов осада. Она принесла лишь большие потери: четверо убитых и трое раненых. Надо придумывать что-то другое…

Недалеко от залёгших белогвардейцев, на неторной дороге, пролегающей около пашен, показалась телега, гружённая соломой. На возу сидел крестьянин.

«Вот что надо сделать, — догадался офицер, — обложить соломой избушку и поджечь. Пускай горит партизанский гадёныш!»

— Эй, мужик, езжай сюда! — крикнул он, размахивая наганом.

Крестьянин послушно свернул с дороги и направился к офицеру.

Приблизившись, он остановил коня, спрыгнул с воза, спросил:

— Чего надоть?

Офицер недобро блеснул ровными белыми зубами:

— Вот чего, мужик: на твою долю выпала честь послужить освободительной армии и верховному правителю Колчаку. Езжай к избушке, обложи её соломой и подожги. Партизан в ней укрывается…

Крестьянин побледнел, бородёнка у него затряслась, и он закрестился:

— Свят, свят, свят… Это как же можно? Человека живьём сжечь… За такой грех и на том свете не примут. Нет уж, ослобоните меня от этого, господин офицер.

— Не разговаривать! — грозно прикрикнул офицер. — Делай, что велят. Не то и тебя огню предам. Попадёшь ли на том свете в ад, неизвестно, а тут мы тебе его уготовим. Ну!..

Крестьянин взял лошадь под уздцы и, шепча губами: «Прости, господи, мою душу грешную», — сгорбился, медленно зашагал к избушке. Он беспомощно привалился к возу, несколько минут постоял в раздумье, затем ещё раз перекрестился и стал обкладывать избушку соломой. Вспыхнул огонёк, и языки пламени зализали стены, заклубился белесоватый дым. Крестьянин отвернулся, из глаз по морщинистой щеке покатились крупные слёзы.

— Эх, жизня! — выдохнул он, вскочил на телегу и ударил по лошади.

Подпрыгивая на выбоинах, подвода пронеслась мимо белогвардейцев и скрылась в низинке. Оставив там лошадь, крестьянин выполз на бугор и стал наблюдать, что будет дальше.

Киря мог бы застрелить мужика, когда он подвозил солому, и вскинул было уже наган на подоконник, но раздумал: «А он тут при чём? Его заставили. Убью — беляки сами тогда подожгут, раз решили…» Паренёк содрогнулся, прижался к стене и зажмурился. Дым ел глаза, выжимая слёзы, лез в нос и в рот, стало тяжело дышать. Жарко, ах как жарко! Пот грязными ручейками заструился по лицу. Одежда тлеет и, наверное, скоро вспыхнет пламенем, и тогда… Нет, нет, не надо об этом думать, лучше уж сразу, без мыслей, без ожидания…

Упала горящая жердь, обдав Кирю искрами. Паренёк сжался в комочек и прильнул к земляному полу: так легче дышать.

Сколько прошло времени, он не мог сказать, но ему показалось — очень много. Почему так долго тянется это страшное ожидание неизбежной смерти?.. Уж скорее бы… Но что это? Вроде бы стало легче дышать и горького привкуса дыма не чувствуется. Киря открыл глаза. В избушке светло, ветер через разрушенную крышу, словно через вентиляционную трубу, вытягивает остатки дыма.

Киря выглянул в окошко, и, кажется, вовремя. Белогвардейцы, думая, видно, что паренёк погиб, подходили к избушке. Шли открыто, в рост. Киря выстрелил. Ближний солдат покачнулся и упал, судорожно загребая землю руками, словно собираясь захватить её с собой. Остальные разбежались. Киря с ожесточением стрелял им вслед. И вдруг..! Он обшарил карманы и нашёл всего один патрон — маленький, блестящий, который почему-то стал тяжёлым. Последний патрон! И граната… Больше нечем будет отбиваться от врагов, а до ночи ещё далеко…