Он нас представил.

Фамилия ее была Лепешицкая, и еще до того, как они сели, Ченек мне сказал:

— Когда у тебя будет время — посмотри…

И сунул в руку мне два сложенных листка. Потом подсел вплотную к Лепешицкой, вытянул ноги под столом и объявил:

— Ну как чудесно, что я тебя вижу!

Будто рассчитывал увидеть что-нибудь другое.

Сначала мы поговорили об Ондроушеке, я Ченьке рассказал, какой это, оказывается, мировой мужик. Ченька, разумеется, со мной не согласился, буркнул:

— А ты бы знал его, как я!..

Но мы, те, кто ходил к Ондроушеку на семинар, знали его получше Колмана. Потом он начал говорить, что собирает у себя на даче какую-то компанию — просто выкобенивался перед Лепешицкой до невыносимости. Я смолчал, закурил сигарету и своим видом Ченьке показал, что договаривался с ним о встрече по другому поводу — не для того, во всяком случае, чтоб я мог лицезреть его замотанную в шарфы девицу, которая была не в моем вкусе. Не знаю, понял он это или не понял, но только через четверть часа бесполезной болтовни перешел наконец к делу.

— Послушай, где ты откопал эту худышку? — сказал он.

Я в первый момент подумал, что это он о Милине, и подивился мысленно, как мала Прага, но он имел в виду Ладену.

— Ты обратил внимание, какой у нее вид?

— Какой? — сделал я недоумевающее лицо и посмотрел довольно сухо на его подругу, завернутую в шерсть, как в кокон.

— Какой? — спросил я еще раз.

— Воинственный!

«Вот глупость-то», — подумал я, но промолчал. Просто дал понять, что в таком духе обсуждать Ладену не намерен. До Колмана, конечно, не дошло:

— Тебе не кажется?

— Нет, — возразил я без особого энтузиазма.

Колман задумчиво кивнул, словно все мысли и соображения высказывал ради меня одного, а потом добавил:

— Вряд ли она обрадуется, когда мы подадим в суд заявление. Воображаю, какую закатит сцену…

— То ли закатит, то ли не закатит, — сказал я и опять уставился на его деву. К счастью, она, взяв сумочку, поднялась.

— У меня, кажется, ужасный вид… — с отчаянием взглянула она на Колмана. — Есть у тебя какая-нибудь мелочь?

— Конечно, дорогая!

Ченька полез в карман за мелочью, а я — к себе за следующей сигаретой.

Я видел, каким взглядом проводил он Лепешицкую.

Преданным. Обреченным.

И видеть это было мне приятно.

— Теперь скажи: почему вы с ребятами подстроили мне эту штуку? — спросил я. — Почему мне, а никому другому?

Я произнес это со всей категоричностью — мне опротивел его треп, и, главное, я никогда не знал, что из его болтовни можно принять всерьез и сколько в его похвальбе бывало правды.

— Какую штуку? — притворился он непонимающим.

— Басню о том, что новобрачных могут развести в двадцать четыре часа, придумали ведь вы?

— Ну глупости! Такое было положение. Это тебе любой законник скажет. Стоило сослаться на какие-нибудь непредвиденные обстоятельства — скажем, болезнь в роду невесты или внезапно появившееся отвращение к интимной жизни, утаенные факты, да мало ли… и вас сейчас же разводили.

— Стоило, стоило, — передразнил я со злостью.

— Уж не считаешь ли ты, — раздраженно вытаращил он глаза, — что нам это было известно, когда мы заключали пари? Не допускай даже такой мысли, Алеш! Когда Ежоур узнал, что положение не действует, я сразу побежал тебе звонить — только жених наш не хотел брать трубку. Зачем ты прятался? Скажи? Потом-то мне все стало ясно. Особенно там, в ратуше. Это нас и взбесило.

— Что тебе стало ясно?

— Что жениховство свое ты замыслил вполне серьезно, только хотел слупить с нас пять бутылок. Ладно, ты их получишь! — сказал Ченька и явно удивился, встретив мой серьезный взгляд.

Но больше всего поразило его мое признание:

— Возможно. Возможно, я замыслил это и серьезно. Скорее, все-таки нет…

Я замолчал, чувствуя, что Колман окончательно сбит с толку. Потом потерянно махнул рукой:

— Ладно, устрою как-нибудь.

Но как устрою, я понятия не имел.

Он начал утешать меня:

— Я знаю одного юриста. Он нам составит заявление бесплатно. Недели две протянется разбор — но это уже можно пережить…

И, увидев страдальческое выражение моего лица, спросил:

— Может, выпьем? Мы все равно тебе всей компанией должны!

С его стороны это было довольно мило.

Официантка еще записывала наш заказ, а Ченька уже обернулся к двери.

— Куда же она делась, не пойму, — растерянно сказал он. — Кого-то, вероятно, встретила… — И снова оглядел зал через ряды столиков. — Это меня в ней просто злит: только куда-нибудь зайдем, как обязательно кого-то встретит…

И вдруг ни с того ни с сего заявил:

— Да. Ты, пожалуй, прав. Мне тоже этого не избежать. Я, вероятнее всего, женюсь на Андуле!..

— На какой Андуле? — насторожился я, боясь очередного подвоха.

— На Лепешицкой, разумеется. Надо сказать, умнейшая девчонка. Роскошные стихи пишет.

— Возможно, — произнес я, немного растерявшись.

— Нет, правда — нечто совершенно несравнимое с нашими, факультетскими. И сказать откровенно…

— Что?

— Веришь? Я, кажется, не возражал бы уже быть женатым. Девчонку эту я по-страшному люблю.

— И давно вы знакомы? — стало разбирать меня любопытство, хотя еще плохо укладывалось в голове, что е Колманом могло произойти такое.

— С незапамятных времен. Еще с танцевальных уроков в школе. Потом три года пробыла с родителями в Польше. Месяц, как приехала, и я едва не налетел на нее в городе. Сначала просто не узнал. Пишет громадно. Обязательно прочти. Я знаю, это по твоей части.

Я вытащил листок, пробежал глазами несколько строчек и, сунув его обратно, чокнулся с Колманом.

Немного посидел молча, слушая гул зала.

— Ченек… — сказал я через некоторое время.

— Ну?

— Тебе серьезно кажется, что у Ладены вид воинственный?

— Ее зовут Ладена?

— Да.

— Вполне серьезно, Алеш. Ну а что такого? А представляешь, как она взъестся на законника, который будет вас разводить?..

— А-а, — сказал я.

Когда мы допили вино, пришла Андула. Губы ее были свежеподмазаны и расплывались в виноватую улыбку.

— Знаешь, кого я встретила, Ченек? Ногачову. Сидит у самых дверей. Которая вела у нас рисование.

Я дал им немного поболтать об учителях из двенадцатилетки и со словами «я пошел» поднялся.

— Может, повторим? — щелкнул по пустому бокалу Ченька.

— Нет, пора, — сказал я. — Надо собраться в горы. И выспаться перед дорогой.

— Ты не с Чермаком едешь?

Я покрутил головой. Было неприятно объяснять, что еду я один и что решил это только сегодня утром.

— Думаешь, будет приличная лыжня?

Ченек взглянул на Андулу, словно хотел спросить: «А не махнуть ли и нам тоже?»

— Не сомневаюсь, — сказал я. — А куда едет Чермак? Случайно не скорым в Крконоше?

— Папаша его ездит этим поездом, я знаю, — вспомнил Ченек.

— Ну что ж, спасибо, — сказал я.

— Значит, в среду. А к юристу зайду, не беспокойся.

— В среду в котором?

— Сразу после первой лекции. Приземляйся в буфете. Я там буду.

— Договорились, — сказал я и пожал руку ему и Андуле.

А он еще напомнил:

— Не забудь про это!..

— Про что? А, да, — хлопнул я себя по карману, где лежали стихи Андулы. — Всего!

* * *

На улице я взглянул на часы. Было почти семь — время ужина, а домой почему-то не хотелось, хотя слоняться одному было неприятно, и я стал думать, что же со мной происходит; но в голову лезла все какая-то ерунда — и я, глазея на витрины, дошел пешком до самого Дома моды. Оттуда наконец доехал трамваем до «Флоры» и через несколько минут, сбросив ботинки в коридоре, уже входил к нам в кухню. Отец и мама еще сидели за столом.

— Добрый вечер, — сказал я и потянул носом воздух. На ужин была отбивная.

— Добрый, — отозвался отец. — Ну, как там дед?

Отец у меня лысый и высокий, всегда гладко выбрит и, когда разговаривает с нами, делает безучастное лицо — как будто дома его все утомляет. На службу ходит зиму и лето в твидовом пиджаке, и у меня подчас бывает ощущение, что папа в этом пиджаке родился. Впрочем, отец обладает мощным интеллектом и таким же аппетитом. Знает три языка и все последние анекдоты. Их он рассказывает только на работе или в баре ресторана «У Витков», где каждую пятницу бывает в обществе рыбаков-любителей.