— Можешь не спрашивать…

— Это еще почему?

Божена с любопытством смотрит на Петера, он отвечает ей жадным мужским взглядом.

— Тебе лучше знать.

— Мне?

— А то кому же!

В его словах укоризна и признание, прибавлять к ним ничего не надо. Усмехнувшись, Божена идет дальше… «Когда это я говорила ему про бороду? Помню, когда приехала домой, обронила словцо-другое… Но я ведь не всерьез… Так значит, из-за меня… Впрочем, какое это имеет значение, Петер», — мысленно по-товарищески упрекает она парня. Интерес зоотехника не слишком ее волнует. И все же приятно. Сразу легче на душе. Это не тот мужчина, которого бы она хотела любить, но он дал ей повод помечтать о ком-то, пока еще неизвестном, ради кого она стала бы причесываться, да прихорашиваться, да смотреться перед свиданием в зеркало.

Когда, где и как это придет? Кажется, все это пока на другом, далеком берегу.

Но где тот берег, как до него добраться? И доберется ли она вообще?

Божена начинает кормить телят и через минуту замечает, что почти не видит окружающего. Загляделась на туманную картину: дома, деревья, люди, и все это подернуто какой-то дымкой. Ничего толком не разглядишь, но тем притягательнее. Божене хотелось быть там, сбросить бремя забот, погрузиться в радостное ожидание.

Через четверть часа придет мать, и они будут работать вместе. После отъезда отца мать всегда ходит с Боженой на кормление. Ничего не говорит, не объясняет, а Божена ни о чем не спрашивает. Ее благодарность бессловесна, ее не выразишь, потому что тогда исчезнет и станет серым, повседневным обаяние их дружбы.

По дороге домой разговорились. Ветрено, грязь затвердела и высохла. Низко над землей плывут небольшие легкие облачка. А ликующий свет над ними поглощает и разрежает синеву. Божене хочется дышать всей грудью, не просто идти по земле, которой она касается ногами, а ощущать это небо, этот простор над собой.

— Куда ты так спешишь? — спрашивает мать. — У меня ноги не девичьи.

Божена замедляет шаг. Облака свободны, а под нею земля. Но и по земле можно отправиться далеко-далеко, чтобы за окном бежал, быстро сменяясь, пейзаж.

Мать и не подозревает, что творится в ее душе.

— Наверно, тебе тут скучно. Все телята да телята…

— Откуда я знаю? — задумывается Божена. — Я здесь только месяц, а кажется — не меньше двух…

— Это поначалу. У тебя тут ни одной подружки, ходить никуда не ходишь. В институте было лучше.

— Довольно я там намыкалась. Ты даже не представляешь, каково это, когда видишь, что у тебя не получается…

Пройдя еще несколько шагов, мать останавливается.

— Съезди к отцу. Надо взглянуть на него.

— Можно…

— Ты уже не маленькая! — продолжает мать. — Пойми: не можешь ты так жить. Поговоришь там с людьми, посоветуешься с Имрихом. Когда он приезжал, ты бегала от него, как черт от ладана. Кроме как о болезни отца, ни о чем и разговору не было.

— Видно будет, — неопределенно отвечает Божена.

— Что еще за «видно»! — сердится мать. — Завтра же и отправляйся, ведь это недалеко. Я тут одна управлюсь.

— А что отец скажет?

— Заладила: отец, отец! Поди не укусит! Ему сейчас там лучше всего. С докторами не поспоришь. Шутка ли — полгода этак-то прохворать!

— Если встречу кого с факультета — бр-р-р!

Девушка сказала это легко, почти весело, но мать ее слова точно кольнули:

— Ну чего ты хочешь, скажи — чего?! Советов не слушаешь, ходишь словно пыльным мешком трахнутая… Думаешь, я не вижу? Должны же мы о тебе позаботиться! Спустись с неба-то на землю!

Божена сжалась. Она чувствует себя маленькой девочкой, нечаянно разбившей тарелку. Вот-вот мать помянет Владо и его предложение, начнет упрекать, но та прекращает трудный разговор. Они обо мне беспокоятся, должны обо мне позаботиться! То ли еще будет, когда вернется отец?! Однако что-то нашептывает ей: до той поры всякое может случиться. Пока я здесь, со мной одни заботы. И что за характер у меня, что за характер… Точно собачонка на привязи, которая всем лезет под ноги.

Она понимает: материнское терпение тоже не безгранично, хоть мать и старается не подавать виду.

Дома их ожидало письмо, вместе с газетами подсунутое под дверь. Белый конверт, пишет мамина сестра, тетя Мария.

Чувствует себя хорошо. Как всегда, много работает. Да и в остальном все в порядке. А как дела у них? Что нового, как здоровье Михала?

Письмо на двух страничках, прочли в два счета. Разговоры о тете Марии тоже непродолжительны. Так было всегда, с тех пор как Божена помнит себя. Живет тетя Мария одна, женщина и впрямь самостоятельная, со всем справляется без посторонней помощи. В родные места — это третья деревня отсюда — приезжает обычно только к празднику всех святых, на могилу к матери. Отец переселился оттуда к сыну-железнодорожнику, который на два года старше Божениной мамы.

Приезжая в родные места, тетя часика на два — на три заглядывает и к Земковым. А то и вовсе не выберет минутки. У начальницы отдела кадров большого завода много работы и обязанностей.

Мать о ней говорит редко. Мария уехала из дому, когда мать уже была замужем. Причина ее отъезда Божене не совсем ясна. Поговаривали о каком-то молодом человеке, который сделал ей предложение. Потом что-то им помешало — по его ли вине или по вине родителей свадьба не состоялась, — и тетя Мария уехала куда-то далеко. Поступила на фабрику, без отрыва от производства окончила экономический техникум. Никогда не жаловалась, помощи не просила.

Божена охотно поговорила бы о ней с матерью. В обед времени предостаточно, никто не мешает, и она исподволь начинает выспрашивать.

— Мария всегда была гордячка, — говорит мать, прихлебывая суп.

— А почему?

— На работу-то она была сноровиста, ничего не скажешь. Шить научилась играючи, сама… И мне кое-что шила.

— Надо было ей стать портнихой.

— Куда там, ей подавай ученье. Да только родители не позволяли. А потом эта история с Феро…

— Отчего они разошлись?

— А кто их знает… Феро как-то жаловался, мол, Марьена все командует. Видать, чувствовал, что она умней его. Раз, выпивши, сам говорил… А мать его сказывала, что-де хотела бы взять в дом не госпожу, а трудолюбивую да послушную невестку.

— Тетя его любила?

— Я думаю, так и должно было случиться… — уклоняется мать от прямого ответа. — Феро стал поглядывать на других, словно бы назло ей, ну а Марьена этого не стерпела.

— Наверное, ее не понимали… — делает осторожное предположение девушка.

— Понимали — не понимали! Разве нам было до того! Когда за мной стал ухаживать твой отец, я не долго думала, вышла замуж. Одну работу сменяла на другую, могла я выбирать?

— А тетя Мария ушла из дому…

— Как захотела, так и сделала. — Мать поднимается из-за стола, собирает посуду. — Чего добивалась, то и получила!

— А вы все удивлялись, отговаривали ее, правда?

— Нашла себе работу и уехала. Что мы могли поделать? Дома ее все равно никто бы не удержал. Папаша и побили ее маленько, очень уж на нее рассердились. Кричали, что, мол, останется в старых девах, никто, мол, ей стакана воды не подаст, когда захворает…

— Замуж она не вышла, зато на заводе ее уважают. Я сама видела…..

— Так ведь и у нее жизнь не кончилась. Поди, не молодка, всякое еще может приключиться.

— Должны же быть на свете и старые девы, — задумчиво говорит Божена.

— Вот еще — должны! Не болтай! Женщина рождена, чтобы иметь мужа и семью. На работе-то ее хвалят, это верно, отчего не хвалить, когда она что ломовая лошадь, валят на нее все подряд, а придет домой — одна как перст…

— Между прочим, у тети есть друзья. Она встречается с людьми… И вовсе не такая уж одинокая.

— Друзья! Можно подумать, ей их тут не хватало…

— Мама, — Божена пристально смотрит матери в глаза, — а ты на нее не сердишься?

— С какой стати? — не сдается мать. — Она мне ничего плохого не сделала. Видимся не часто. Ни она мне не помогает, ни я ей. Далеки друг от друга. А сказала я то, что думала.