Звонок окончательно разбудил людей.

— Выйдите в соседнюю комнату, — распорядился Обадал, а телефон все звонил, раздражая людей, которые желали одного — чтоб их оставили в покое, дали отдохнуть.

В тесной столовой через коридор открылось маленькое окошко, начали выдавать свертки с бутербродами. Все повалили туда, контора мгновенно опустела.

— Где мне лечь, если будет время поспать? — спросил я, и Обадал под шум голосов объяснил, что в задней комнате поставлены две кровати, одна для него, другая для меня.

Я повеселел: значит, есть тут для меня местечко, хотя и отлично знал, что вряд ли сумею хоть на минутку сомкнуть глаза.

— Не покажешь? — попросил я.

А телефон… Конечно, вызывают меня, и кто-то будет требовать, чтоб дорога в Рудную была расчищена через час…

В задней комнатушке стояли рядышком две кровати. Подушки в белых наволочках только и ждали, чтоб кто-нибудь из нас положил на них голову.

Обадал, как бы в шутку, ударил кулаком по одной подушке. Вмятина медленно выправлялась, натягивая наволочку.

— Сколько ты не спал?

— Трое суток, — зевая, ответил он.

— Выдержишь?

— А что делать? От людей требую, чтоб работали, не спали, так самому-то, елки, как же…

Я видел — он с трудом держит глаза открытыми.

— Ничего, Обадал. У меня, правда, была возможность поспать, да не мог заснуть. Зимой мне всегда не спится. Жена из себя выходит. Потому что в эту пору от меня никакого толку. И так все десять лет, что я работаю в управлении.

— Не очень-то вы мне нравитесь, — усмехнулся Обадал.

— Не дури, — оборвал я его. — Только ляг — и все полетит к чертям.

— И полетит.

— Ничего не полетит! — воскликнул я.

— Этого нам не одолеть. — Он показал рукой на окно.

— Чего же ты тогда сказал, что утром Достал отвезет того парня в больницу?

— Не могу же я при них говорить, что это невозможно.

— Вот и при мне не говори.

Он посмотрел на меня настороженно и нерешительно — побаивался. Он хотел покоя. Это я заметил по всему его облику, по его походке, когда он вел меня показывать постели.

— Дело ваше, — вымолвил он. — Только мне что-то не верится.

Телефон зазвонил опять.

— Возьми трубку, — сказал я.

Мы пошли обратно в контору. В коридоре было грязно, на сапогах нанесли снегу, и он даже не таял. В углу, около двери на улицу, стояло ведро с песком, рядом скребок — чистить тротуар перед домом. Ненужные жалкие вещи! Они казались теперь до того ничтожными — разве поборешься таким оружием с бураном?!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

7

— Вас, — Обадал услужливо протянул мне трубку. — Секретарь районного Национального комитета, — объяснил он, прикрыв микрофон ладонью. — Тон довольно спокойный.

Я взял трубку. В проводах что-то свистело — далекий и тоненький, как волосок, свист.

— У телефона Зборжил. Дорожный участок Брод.

Спокойный голос человека, привыкшего бодрствовать по ночам, спросил:

— Вы там все в сборе?

— Только что прибыли.

— Кажется, дрянь дело, а, приятель?

— Похоже на то, товарищ секретарь.

— Вам известны подробности насчет пресса, который рудненский машиностроительный должен сегодня отправить за границу?

— Нет. Никаких подробностей я не знаю.

— Речь идет об агрегате стоимостью в два миллиона валютных крон. Везти его далеко. Ради этого в одном нашем районе пришлось укрепить пятнадцать мостов.

Это-то я хорошо знал. Ведь именно мы, помимо текущей работы, возились с этими мостами.

— Знаю. Наши люди работали.

— Послушайте, — доносился до меня сквозь писк в трубке уговаривающий голос, — детали пресса погружены на три специальных трайлера. Нельзя задерживать отправку такой махины…

Вьюга прервала связь по дорогам, но не сорвала телефонные провода.

— Мы сделаем все, что в наших силах.

Такой разговор мне нравился. Мы сидели в тепле; в печке, в которой крошечные отверстия форсунки разбрызгивали солярку, гудело пламя. Подобного рода изобретения позволяют забыть о непогоде.

— Препятствия есть?

— Рад, что спросили. Есть: погода.

Секретарь первый поинтересовался такими вещами. Начал он издалека, но до цели добрался.

— Погода… — протянул он, хрипло откашлялся. — Гм… А вы не ждите, беритесь за дело.

Обадал принес пол-литровую кружку горячего чаю, поставил на стол передо мной. Я жестом спросил, нет ли чего-нибудь подлить в чай. Он повернулся, открыл массивный дубовый шкаф. Сдвинул в сторону папки с делами, вытащил из-за них бутылку сливовицы.

Откупорил. Я взял у него бутылку, налил себе сам — примерно пятую часть кружки. Как чудесно запахло!

— Попробую, товарищ секретарь. Как только чуть стихнет, двинемся.

Далекий писк в трубке не смолкал. Я покосился на аппарат, плотнее прижал трубку к уху.

— Доброй ночи!

— Вам того же, — ответил я и положил трубку.

Ходьба в коридоре прекратилась. Люди укрылись в тепле, устраивались на отдых.

— А в горах все валит и валит, — заметил Обадал. — Попотеем мы на этих двенадцати километрах!

— Есть у тебя кто на линии?

— Сейчас нет, — извиняющимся тоном ответил он.

Я махнул рукой. Он опасливо ждал, что я скажу.

— Отдыхают… Да и пурга не дает…

Я отпил чаю. Превосходный! В нос шибал аромат сливовицы, дурманил голову, напоминая давние зимние вечера молодости. Сад, окруженный кустами терновника, из ягод которого мы с Ваничеком в Доброй гнали самогон, жгучий, как огонь.

— Отличная у тебя сливовица. Домашняя?

— Ага. Еще до снега гнали.

— Пускай люди отдохнут. Ничего мне не объясняй, сам понимаю. Но поди объясни директору машиностроительного, почему ты не можешь начать работы.

— А что ему объяснять?!

— Выпей и ты, Обадал. На здоровье. — Я пододвинул к нему бутылку.

Он опасливо посмотрел на нее и отхлебнул с наперсток.

— Что будем делать?

— Дадим людям еще часок поспать. Из тех, кто приехал со мной, четверых вышлешь, на трассу. Достала со стругом гони к Рудной. Да, да, к, Рудной, — повторил я, встретив его вопросительный взгляд. — Пускай разведает, как там на дороге. И звякни-ка в осиное гнездо. То есть в Рудную, в тамошнюю милицию — не знают ли, до какого места от города они еще могут добраться.

— Почему Достала?

— У него самый большой опыт работы со стругом, все хитрости знает, — объяснил я. — На пятачке развернется, хотя в десятитонке вместе со стругом восемь метров будет.

— В Рудную не дозвониться. Видно, провода сорвало.

Буран осадил нас, медленно наваливаясь на грудь. Он поднял забрало, чтоб лучше видеть, и пляшет вокруг нас. Хлопья летят с неба, нежные, светящиеся, и, уплотняясь, давят. Я видел: дорожному мастеру Обадалу больше всего на свете хочется закрыть глаза и проспать всю эту карусель.

Я вынул полотенце. Из крана текло. Под этой струйкой я ополоснул лицо. Теперь я чувствовал себя отлично. Алкоголь взбодрил меня изнутри, холодная вода — снаружи. Теперь я готов был в любую минуту выйти на трассу и повести свое войско против этой сволочной пурги.

Обадал клевал носом. Прикрыв веки, тупо уставился в одну точку. Я подсчитал, сколько мне удалось поспать за эту неделю, вышло — пять часов. Привычка. У Обадала такой привычки нет. Мужчина в теле. Он страшно боится что-либо решать и всякий раз, как я приезжаю к нему на участок, встречает меня с церемониями. Я долго не понимал, откуда такая почтительность, пока не догадался, что он просто боится меня, как некоторые боятся черной собаки только потому, что она черная и у нее длинная морда.

Придвинув к себе телефон, я набрал номер.

На другом конце провода отозвался Павличек. Он ждал звонка и снял трубку после первого же гудка.

— Это ты?

Во рту скопилась слюна с привкусом алкоголя — я сглотнул. Надеюсь, Павличек не унюхает.

— Позвони директору. Да, да, сейчас. Ночью. Дорогу от Брода до Рудной занесло по макушку. Положение катастрофическое, понятно. Еще скажи ему, мы могли быть тут двумя часами раньше, но ты проспал. Не забудь.