Банальный сон, банальное пробуждение. Когда он открыл глаза, над ним стояла странная личность в зеленом губертусе и щекотала его липкой былинкой в носу. Кто-то с сообщением из штаба, подумал авангардист, спрятал открытую книгу и сказал:

— Интересантное произведеньице. Каждый раз нахожу в нем что-то новое…

Неизвестно почему после этих слов он покраснел и замолк.

— Меня зовут Гутфройд Юлиус, дунайский волк. Катаракты, как свои пять пальцев. Вам приятно, но неинтересно. Я привел Гейзу. — И ткнул пальцем за спину.

— Гейзу? Да?

— Гейзу. Мне его одолжил двоюродный брат из Шванцбаха, — Гутфройд подмигнул режиссеру и сделал рукой известный воровской жест, — он даже не спросил, для чего. У вас нет сигареты, босс? Спасибо, курить буду сам…

— Ну что Гейза, как поживает? — пытается выиграть время режиссер, с надеждой вспомнить хоть какого-нибудь знакомого Гейзу.

— Гейза — Гейза и есть. Другим ему не бывать.

— Держится, да?

— Старый! Договоримся, босс, по-честному! Вы мне дадите на пиво и курево, я вам одолжу Гейзу для вашего фильма. Все равно вам без него не обойтись.

— А сам-то Гейза что скажет? Он согласен?

— Не беспокойтесь, босс! Если он начнет взбрыкивать, получит палкой между глаз, он не будет финтить, как эта вот саанская франтиха.

— Вы его бьете?

— Без порки он за весь день с места не двинется.

У режиссера прояснилось лицо, в голове опять начали носиться вдохновляющие кинематографические идеи «Я еще в состоянии соображать, у меня еще, слава богу, черепушка варит, — мелькает у него в голове, — я еще такой фильмище накручу, всем утру нос».

— Идея! Немного садизма не повредит, сейчас это в моде. Бунюэльчик^[117], Бергман, Полански, они диктуют тенденцию…

Вдруг все зашевелилось, началось такое оживление, какого не переживал песчаниковый вал Сандберг даже в те времена, когда здесь снимали Беньовского^[118]. На втором плане на охраняемую флору опустился вертолет, отчаянные парни бегают под вертящимися пропеллерами и натягивают несущие канаты, воздушный вихрь вырывает из-под авангардиста «Шокирующее искусство сегодняшнего дня», и книга, махая страницами как веселая бабочка, слетает с откоса прямо к мастеру Капсюль-детонатору, который по размышлении зрелом именно в эту минуту взорвал вожделенный карниз.

Эльвира Пекарова толкает вверх по протоптанной туристами тропе старого козла Гейзу, который с трудом передвигает ноги. От Девинской Кобылы^[119] спешит — в направлении, указанном туристам зеленым дорожным указателем, — Карол Пекар со своей козой и имитатором Дуланским. Там, где когда-то было дно моря, все собираются вокруг режиссера, и Пекар без слов приветствия и обращения открывает дискуссию:

— Говорят, вы хотите поручить роль, предназначенную моей подопечной, какому-то сомнительному старому козлу? Я протестую! В сценарии черным по белому написано: коза.

— Я присоединяюсь к протесту, — поддакивает Дуланский. — Я не могу дублировать совершенно неизвестного козла, не имеющего элементарной подготовки и актерских данных!

— Незаменимых нет. Не все ли равно, коза или козел… — выпаливает презрительно режиссер, сейчас он может поломаться, отомстить. — Вы отказались выполнять мои указания, иными словами, отказались выполнить условия договора, так?

— И вы сразу ангажируете третьесортного актера-любителя? Пускаете козла в огород? Это пахнет взяточничеством и протекционизмом. Не сомневайтесь, я пожалуюсь в Союз любителей домашних животных!

— Имитаторы и здоровая часть дубляжа присоединяют свои голоса.

— Кто колеблется, тот не жрет! — подбрасывает пословицу Гутфройд. — Мы с Гейзой уже договорились с боссом. Он может подтвердить… Скажите им, босс!

— Мне лично все равно… — выкручивается авангардист.

Дуланский сердито его прерывает:

— Такого бесхарактерного, беспринципного поступка от такого интеллигентного, серьезного человека с высшим образованием я не ожидал. Ведь этот козел — вонючий, он с первого взгляда производит антиэстетическое впечатление…

— Вы тоже ноги моете раз в год по обещанию и спите у нас в прихожей три месяца на одной простыне! — вносит свою лепту Эльвира.

— И ты туда же, Эльвира? — изумляется Пекар. — Вот уж я не ожидал!

— Ефрейтор не чин, коза не имущество! — добавляет находчивый Гутфройд, высовывает язык и поглядывает одним глазом на Пекарову, сумеет ли она оценить по достоинству его выступление.

Пекар повышает голос и делает категорическое заявление:

— Я требую, чтобы беспристрастная комиссия специалистов проэкзаменовала обоих животных!

— Чего-чего? — спрашивает дунайский волк. — Один удар в солнечное сплетение, и он вернется обгрызенный белыми медведями! Нижний хук промеж оптики?

— Чтобы проверили, есть ли талант, — объясняет Эльвира. — Да скажите чего-нибудь, пан Гутфройд!

— Значит… — начинает тот. — Я, значит, отказываюсь. По принципиальным соображениям. Не из-за того, что вы думаете, а потому, что не знаю, чего от меня хотят. Ничему, что предлагает Пекар, я не верю. Он мне один раз всучивал целую сотню, вот пройдоха! Наверное, и сейчас это очередная подлость, чтоб обмануть бедного человека. Как тот таможенник в Браиле. Пятеро мертвецов, сущая Африка!

— В таком случае мне не остается ничего другого… — Пекар осматривается вокруг себя, одалживает у, зеваки мушкетера из статистов перчатку и неловко бросает ее в лицо Гутфройду, — …кроме этого!

— На три метра мимо! — злорадно смеется Гутфройд, но молчание остальных его останавливает. — Ничего себе шутки, этак он мне в глаз мог попасть! В левый! — уточняет он, помолчав.

— Это не шутки, а вызов на дуэль, — разъясняет ему Пекар. — Завтра на рассвете на ламачском лугу. Возле крематория, чтоб вам было поближе. Жду ваших секундантов.

— Фига два, ждите! — огрызается Гутфройд на очередное незнакомое и, по-видимому, гадкое слово. — Секунданты твои дружки, не мои. От меня ты ничего не дождешься!

Режиссер-авангардист приходит в себя и вдруг как заорет:

— Ваши проблемы меня не интересуют, ничто меня не интересует, кроме кино! Камера меня интересует, гример меня интересует, звук меня интересует! Так будем снимать или нет? А?

На откосе снова поднялась оживленная возня. Повелитель стихий Капсюль-детонатор уже отвалил самую большую окаменелость, отброшенную взрывом, и отправил ее на такси домой, сейчас он рассеивает цветные дымовые шашки, как добрый сеятель зерно по весне. Ассистентка Мартушка что-то старательно записывает, из грузовика выгружают козьи шкуры, ротор вертолета раскрутился.

— Пан Пекар, я пожертвую собой! — шепчет Каролу в ухо имитатор Дуланский. — Во имя искусства! Я явлюсь добровольцем!

И решительно шагает к вертолету. Через минуту добровольца Дуланского засовывают в жесткую, необработанную шкуру, прикрепляют ему рога, привязывают ремнями и канатами. Из толпы статистов, не иначе, раздается сакраментальная фраза:

— Если бы она еще умела стряпать!

Но растроганный Пекар тайком вытирает слезу.

Однако ему не дают прочувствовать эту минуту редкостной бескорыстной дружбы. Неопределенного вида серый человечек с портфелем, полным бумаг, оттаскивает его за сосну. Неизвестно почему он говорит загадочным полушепотом, как граф Монте-Кристо:

— Кстати, пан Пекар! Раз уж вы начали об этом разговор… Мы в рамках бухгалтерии подсчитали, что на семь-восемь килограммов кормов, которые полагаются козе в среднем на один съемкодень, она должна производить от двух до трех литров молока…

— Так приблизительно и получается, — согласился Пекар. — Хотя стрессовые ситуации и нерегулярный режим дня делают свое, поверьте мне.

— Верю. Но молоко-то должно быть здесь. Этой молочной продукции кинематография пока еще не получила ни литра, налицо утечка ценного продукта! А после мы удивляемся, почему тот или другой фильм стоит миллионы! Если бы каждый уносил молоко себе, хозяйничал на студии, как у себя дома, мы не досчитались бы ого-го каких сумм. Этак все захотят пасти здесь овец.