Впервые прорезался голос и его начальника штаба Шмидта.

– Не будем забывать, – тактично напомнил он, – что при обоюдной готовности противников неизбежно следует «встречное сражение», а это, пожалуй, самая сложная форма боя.

Паулюс в ответ полковнику Шмидту только посмеивался:

– Именно этот вопрос и занимал меня более всего, когда я вел кафедру тактики. Суть дела очень проста: пусть слабый и далее ослабляет себя в наступлении, а сильный сидит в обороне.

Появление Адама не предвещало ничего хорошего.

– Требуется ваше вмешательство, – выпалил он Паулюсу. – Срочно созвонитесь с Джованни Мессе. Вот уже два часа подряд в Днепропетровске насмерть бьются немцы с итальянцами, и страшно, если дело дойдет до гранат и автоматов.

Подробности таковы. В кинотеатре Днепропетровска демонстрировался трофейный фильм «Антон Иванович сердится», немцы стали изгонять союзников с лучших мест, хотя итальянцы купили себе дорогие билеты; началась кровавая драка.

– Безмозглые фашисты! – горланили гитлеровцы.

– А вы… нацистская сволочь! – отвечали итальянцы.

(Союзники не сходились «идейно», ближайшее родство итальянского фашизма с германским национал-социализмом им суждено было познать несколько позже – на политбеседах в лагерях для военнопленных.) Паулюс вышел на связь с Мессе.

– Камарад, – сказал он ему, – вы, наверное, извещены об этом прискорбном инциденте в Днепропетровске?

– Да, прекрасная комедия «Антон Иванович сердится».

– Прошу строго наказать своих виновных солдат.

– Если вы, кампаньо, накажете своих… немцев!

– Накажу, – обещал Паулюс. – После чего, я думаю, для укрепления боевой солидарности следует устроить товарищеский ужин для солдат вермахта и берсальеров ваших частей.

– Солидарность? – хохотал Джованни Мессе. – Но если моих ребят посадить за один стол с вашими, то боюсь, что Антон Иванович рассердится еще больше…

Паулюс бросил трубку телефона, сказал:

– Эта драка из-за лучших мест – опасный сигнал для будущего Шестой армии… и пожалуй, для всего нашего вермахта. Теперь многое зависит от того, дорогие или дешевые места получат итальянцы в окопах большой излучины Дона.

Вильгельм Адам проявил редкое остроумие:

– Самые дорогие билеты достанутся нам, немцам…

Именно так и случилось потом – под Сталинградом.

На всякий случай Паулюс принял таблетку первитина.

– Первитин сегодня просто необходим, – сказал он, запивая горькую таблетку. – Чувствую, предстоят бессонные ночи…

Не стану утомлять читателя нумерацией полков и дивизий, не стану перечислять имена их командиров, безвестно сгинувших, или тех, что обрели бессмертие в наших энциклопедиях, постараюсь быть скуп в цифрах и датах, стараясь донести лишь главную суть событий и всегда помнить, что на поле битвы все читается иначе, нежели читалось тогда на оперативных картах, а потом читается в мемуарах. Как бы ни философствовали в высших инстанциях, как бы ни мудрили в средних, все это было далеко от окопов, где солдаты всю мудрость жизни, политики, стратегии и тактики воплощали в едином душевном призыве:

– Бей их, гадюков! Тока бы прицелиться… Ишь, зад-то отклянчил, а башку за пенек ховает. До свету не управимся…

Не в меру бодрые доклады маршала Тимошенко дали Сталину повод для резкого осуждения работников Генерального штаба:

– Если вас, любителей обороны, не подтолкнуть как следует, мы бы так и торчали на одном месте. А теперь видите, как удачно все складывается у Тимошенко под Харьковом…

Верно! Наступление началось прямо-таки превосходно.

Ударные силы нашей армии рвались на стратегический простор из невыносимой и довлеющей над ними узости Барвенковского выступа, охватывая при этом Харьков с юга, а со стороны Волчанска двигалась на Белгород вторая группа, огибая Харьков с севера, и где-то – уже за Харьковом! – они должны были сомкнуться, чтобы устроить немцам хороший котел. Внешне все было задумано вроде бы правильно и сомнений не вызывало… Зато сразу же, с первого дня, возникли подозрения!

Но возникли они не там, где Тимошенко склонялся над картами, красным карандашом отмечая стрелы прорыва, подозрения появились там, где в невообразимой пылище шагали наши солдаты, рассуждая меж собой, чтобы их не слышали командиры:

– Что-то не похоже на немца! Гляди, Вась, смываются от нас и даже не пальнут для порядку.

– Это как понимать? Вроде бы и далее нас заманивают.

– Да, братцы, чует сердце – не к добру…

В некоторых селах немцы оставляли богато накрытые столы со своим шнапсом и нашей самогонкой, навалом было пирогов, свинины, гусей и всякой другой снеди. Думали, что отравлено, поначалу боялись, а потом попробовали, никто не помер, и навалились. Колхозники говорили, что немцы сами пировать собирались, да вдруг разом снялись и удрали.

– А куда удрали-то? – спрашивали их.

– А шут их ведает. Бала-бала – и давай деру…

В одном месте разбили отступавшую штабную колонну с радиостанцией. Немцы оставили портфель желтого цвета, что определяло его секретность. В портфеле нашли бумаги с верными характеристиками наших командиров, и вечером, подвыпив, особист полка говорил:

– Всё знают! Кто пьет, кто трезвенник. У кого жена, у кого дети. Даже адреса домашние собирали. Мы, уж на что мы, и то своих же людей так не знаем… Капитан Панкратов, где ты?

– Да здесь я. А что?

– А то, миляга, что ты вот с Шуркой Водянкиной шуры-муры на сеновале крутил, так даже это немцам известно…

Немецкая разведка даром хлеба не ела, и в тот же день, первый день нашего наступления, Паулюс был извещен, что Тимошенко на один километр фронта имеет лишь до 19 орудий и не более 5 танков. Новых же танков очень мало, чаще – старых модификаций с противопульной броней, на бензиновых моторах, почему они и вспыхивают, как спички. Впрочем, когда на фронте уже завязались бои, Паулюсу доложили:

– Тимошенко что-то уже почувствовал, потому что начинает вводить свои вторые эшелоны.

– Так рано? – удивился Паулюс. – Шмидт, вы слышали?

– Да, слышу. Все это очень странно.

– Но мы не станем самообольщаться, – сказал ему Паулюс. – В отличие от маршала мы побережем не только вторые, но и третьи эшелоны. Сейчас многое зависит от энергии фон Клейста.

– Клейст не опоздает для удара с южного фланга, – заверяли его. – После неудачи под Ростовом ему необходима реабилитация под Харьковом, чтобы вернуть себе расположение фюрера…

В первый день наступления наши войска продвинулись вперед – где на десять-двадцать километров, а там, где немцы оказывали сопротивление, даже два километра брались с неимоверным трудом. Танки противника еще не появлялись, авиация только прикрывала отход своих войск или вела разведку. Немцы очень экономно расходовали свои силы, и на юге выступа (южнее Барвенкова) они бросали в бой строительные батальоны, нам попался в плен солдат из похоронной команды и даже из команды по сбору трофеев («барахольщик»). За ночь Паулюс выкатил из Харькова свои ролики, и второй день наступления Тимошенко стал днем переломным.

Сопротивление ожесточилось. Паулюс запросил Адама, готовы ли к атакам панцер-дивизии Хубе и Виттерсгейма.

– Да, – отвечали ему, – всего триста семьдесят машин. Хубе и Виттерсгейм с нетерпением ожидают ваших распоряжений.

– Отлично. Не пора ли нам расшатывать фланги Тимошенко? На танки пусть Хубе примет пехоту. Заодно предупредите Рихтгофена, чтобы его Четвертый воздушный флот выделил нам пикирующие бомбардировщики. Я подозреваю, что маршал Тимошенко, припомнив свою молодость, проведенную в конюшнях, обязательно прибегнет к помощи кавалерии… Конечно, – сказал Паулюс, – мне, генералу, как-то не совсем удобно учить маршала, но в этих условиях ничего другого не остается…

Удары танков и авиации Тимошенко воспринял на свой лад – как доказательство слабости противника.

– Ну вот! – обрадовал он Баграмяна. – Паулюс уже на грани истощения, он транжирит свои последние козыри…