Утвердившийся сегодня стереотип ложного понимания Мухаммада в прошлом мешает нам увидеть сложные и неоднозначные образы средневекового европейского Магомета.
В докладе «Небесный межрелигиозный собор Николая Кузанского» анализируется трактат «О мире веры» (De расе fide1) – уникального творения немецкого богослова и философа.
Главный вопрос Кузанца – как возможен мир между различными верами. И его цель – поиск не внутреннего мира, а внешней гармонии внутри некоей «парадоктринальной системы», взаимного согласия последователей различных религий, и шире – мировоззрений. Устами апостола Павла он утверждает: «Поэтому достаточно достичь мира в вере и в законе любви, относясь тем самым терпимо к обряду».
Единство не дано, а предположено. Задача – показать арабам, иудеям, индусам, что их учения сами по себе предполагают или имплицитно содержат идею Троицы и искупительной жертвы Христа.
Эксплицитно Кузанец решает проблему гармонизации межрелигиозных отношений. Имплицитно речь у него идет о гармонизации христианского универсума. Трактат, не берусь судить – осознанно или неосознанно – получился о том, как мир в христианском Mipe должен привести к терпимости и всеобщему согласию. Можно предположить, что этот мирный и гармоничный христианский универсум и должен стать той самой «парадок-тринальной системой», гарантирующей мир и согласие в вере.
Воплощение, понятое как конкретно ограниченная Всеобщность, есть событие универсальное. Оно не может быть ограничено никакой исторической религией или земной церковью. Христос воплотился не в христианском мире – Он воплотился в человечестве. Именно понимание Христа как contractione universali или universale concretum (конкретно ограниченной Всеобщности) позволило Кузанцу выстроить богословскую парадигму толерантности.
В очерке «Мусульманский Восток в русской религиозно-философской мысли» рассматриваются взгляды на ислам П. Я. Чаадаева, Н. Я. Данилевского, К. Н. Леонтьева, Н. Ф. Федорова, В. С. Соловьева и представителей евразийства.
Этот ориентальный пласт русской религиозно-философской мысли еще очень мало исследован. Для русских религиозных философов XIX – начала XX вв. не только всемирная история, но и история отдельных народов и стран была источником для общих историософских построений, а не предметом фактологического или историографического анализа. Страноведческий материал, в том числе и востоковедный, привлекался по преимуществу для решения одной сверхзадачи – философско-теологического осмысления судьбы и предназначения России, русского народа в истории человечества.
В историософских размышлениях и спорах русских религиозно-философских мыслителей XIX столетия Восток, и прежде всего мусульманский Восток, на самом деле играл в основном прикладную роль. Они не ставили перед собой задачи понимания Востока как такового. Восток привлекался для решения тех или иных внутренних проблем. В сердцевине спора была проблема отношения России к Европе. Восток был нужен либо для того, чтобы противопоставить Россию Западу, либо для того, чтобы показать ее культурную принадлежность Европе, либо для того, чтобы в духе мессианского национализма провозгласить русский народ единственным достойным преемником двух культурно-исторических традиций и их примирителем. В общем-то тот же «духовный солипсизм», что и в церковной мысли, только с иными задачами и ориентирами. Вл. Соловьев, пройдя через многие историософские искусы своей эпохи, в последние годы жизни открыл самоценный мир нехристианских монотеистических религий Востока (иудаизма и ислама). Однако остальной Восток, Восток индуизма и буддизма, конфуцианства и даосизма, продолжает играть у него все ту же прикладную роль. Так, в «Краткой повести об антихристе» крайний Восток предстает в качестве эсхатологической, апокалиптической стихии, олицетворенной в пан-монголизме и предуготовляющей приход антихриста.
Хрестоматия адресована прежде всего студентам богословского и религиоведческого факультетов Свято-Филаретовского православно-христианского института. Однако она может оказаться полезной и для тех, кто так или иначе занимается или просто интересуется богословскими и религиоведческими аспектами христиано-мусульманского диалога.
Я выражаю глубокую благодарность моим коллегам по Свято-Филаре-товскому православно-христианскому институту и Институту восточных культур и античности РГГУ, которые в ходе обсуждений этих статей, легших в основу этой книги, и докладов на семинарах своими замечаниями и пожеланиями оказали мне неоценимую помощь.
Алексей Журавский
Раздел 1
Богословие исламо-христианского диалога
О некоторых богословских вопросах исламо-христианского диалога[3]
Вначале несколько довольно пространных цитат.
Есть еще и доныне имеющая силу, вводя народ в заблуждение, религия измаилитов, предтеча антихристова. Она происходит от Измаила, рожденного Авраамом от Агари, поэтому они называются агарянами и измаилитами. Саракинами же их называют от слов Σάρρας κενοὺς, потому что Агарь сказала ангелу: Σάρρας κενήν με ̓απέλυσεν (Сарра отпустила отпустила меня пустой). Они были идолослужителями и поклонялись утренней звезде и Афродите, которую на своем языке называли Хабар, что значит великая. Итак, до времен Ираклия саракины явно служили идолам; от его же времени и доселе у них появился лжепророк, называемый Мамедом (Магометом). Тот, познакомившись с Ветхим и Новым Заветом, а также пообщавшись с арианским будто бы монахом, составил собственную ересь. Расположив к себе это племя видом благочестия, он распускал молву, что ему ниспослано с неба писание. Записав в своей книге некоторые смехотворные сочинения, он передал ее им для почитания[4].
Так начинается последняя глава (101-я – по изданию Миня, 100-я – по изданию Коттера) «Книги ересей» (De Haeresibus) Иоанна Дамаскина, первого христианского мыслителя, давшего характеристику ислама.
Примерно пятью веками позже в жесте[5] «Коронование Людовика» граф Гильом в споре с сарацином утверждает:
Твой Магомет, как каждому известно,
Спервоначалу был Христу привержен
И наше проповедовал ученье,
Но занесло его однажды в Мекку,
Где он вином упился невоздержно,
Свининой мерзопакостно объелся.
Кто видит Бога в нем, тот глуп безмерно
(XXIII, 847–853. Перевод Ю. Корнеева)
И вот век XX:
Церковь с уважением относится и к мусульманам, поклоняющимся Единому Богу, Живому и Сущему, милосердному и всемогущему, Творцу неба и земли, говорившему к людям, определениям Которого, даже сокровенным, они всей душой стремятся подчиниться, как подчинился Богу Авраам, на которого охотно ссылается исламская вера.
Так начинается 3-й раздел Nostra aetate (декларация II Ватиканского собора «Об отношении Церкви к нехристианским религиям»).
Между суждением Иоанна Дамаскина и постановлением Собора – 13 веков сложных взаимоотношений христиан и мусульман, взаимоотношений, которые довольно часто представляют как вечное непримиримое противоборство, битву меча и ятагана, но которые на самом деле были далеко не так однозначны. Представлять развитие исламо-христианских отношений как долгий путь от взаимных проклятий к начаткам взаимопонимания – также несколько наивно. Достаточно вспомнить «О согласии веры» (De расе fideï) Николая Кузанского, где он высказал идею «единой во всем различии обрядов религии, которой принадлежат все разумные существа». Николай же, полагая бессмысленными любые попытки обратить мусульман в христианство, равно как и крестовые походы, вместе с Иоанном из Сеговии разработал идею некоего собрания-дискуссии христиан и мусульман (Иоанн дал ему название – contraferentia)[6].
