При этом Шабалов так выразительно посмотрел на Свидерского, что тот почти машинально ответил: «Да-да, что за вопрос?» — и этим окончательно подчеркнул свое доверие тому, кого сначала посчитал психом и проходимцем. Помимо всего прочего, Юрий Петрович все-таки совсем не случайно занимал свой пост, да и в технике разбирался. Он сразу оценил: бесплотные на вид, слабо вогнутые объективы-диски несомненно относятся к достижениям более или менее отдаленного будущего. Это, пожалуй, скорее, чем любые слова, заставило безоговорочно поверить Шабалову.
— Решено выборочно побеседовать с вашими современниками, — продолжал Арт. — Несколько человек, знаете ли. Наугад. Ну там, деятели искусства. Производственники. Даже тунеядцы. А также случайные встречные… Принимаются, конечно, меры строгой маскировки, но с вами, как видите, без обмана: естественная реакция нас тоже интересует…
Жжение под ложечкой усилилось, к нему прибавилась какая-то тягость. Юрий Петрович чувствовал себя как под рентгеном: его рассматривают на экране со всеми печенками-селезенками, а ему не заглянуть в собственное нутро, и все, что он сейчас подумает или скажет, послужит приговором целому поколению. Ответственность не для главного инженера. Может быть, даже не для начальника главка… Интересно, с кем-нибудь согласованы эти эксперименты или налицо нездоровая самодеятельность?
— Что вам там, в будущем, делать больше нечего? Это ведь бестактно — подсматривать! — вслух проворчал Свидерский, а про себя добавил: «Мне-то еще краснеть нет причины. Завод на хорошем счету. Да и лично я, чего уж перед собой стесняться, не из последних. Кто еще из главных инженеров может похвастаться умением летать?!»
Он зацепился носками полуботинок за нижнюю перекладину стола и плотнее вдвинулся в кресло, ощутив, как незаметно воспарил над сиденьем. Чтобы успокоиться, вынул пачку сигарет, закурил.
— Вот что, Арт… э… Отчества у вас нет?
— Нет, не буду лгать. Но если вам так неудобно, я придумаю.
— Ладно, привыкну. Видите ли, сейчас люди соберутся. Я не смогу уделить вам… э…
— Да вы не обращайте на меня внимания, ведите свои дела. Это даже хорошо, рабочая обстановка… Вы ведь не будете возражать, если я здесь в уголочке посижу?
— Но мне бы не хотелось, чтобы вас застали… — Свидерский занервничал. — Не могли бы вы как-нибудь… Ну, вы понимаете?
— Сделаться невидимым? Нет ничего проще. Хотя, честно говоря, надоело исчезать по пустякам…
Мгновенная пелена прошла перед глазами Свидерского, и Шабалов, внезапно уменьшившись, оказался на столе главного инженера, на подставке Знака качества. Сделал он это совершенно вовремя, потому что в кабинет вошли участники совещания.
Рассаживались в соответствии с привычками и характерами. Бармин, заместитель начальника цеха, — ближе к столу. Главный технолог и замглав-ного конструктора — вместе у двери: так им сподручнее шептаться о рыбалке. Главный металлург — вполоборота у окна. Механик с кипой бумаг на коленях — напротив хозяина кабинета. Начальник тех-бюро, как всегда, за протокольным столиком.
Свидерский по-иному, с некоторой долей опаски посмотрел на собравшихся. Кто из них способен сболтнуть лишнее? Такое, что навеки опозорит наше время, уронит наш престиж перед будущим? Почти за всех можно ручаться. Кроме, пожалуй, Бармина…
В свое время, когда решался вопрос о главном механике, директор горой стоял за Бармина: молодой, дескать, растущий, перспективный, хватит практикам штаны протирать, засиделись, нужно смелее выдвигать молодежь, пора давать им дорогу. Юрий Петрович настоял тогда на иной кандидатуре. И не раскаивается. Бармина только допусти — работать станет невозможно, покоя не даст, свары разведет. Пришел в цех с тихой непыльной работы, привыкай, кажется, спрашивай совета добрых опытных людей. Так нет. Через неделю ему, главному инженеру, заявляет, сопляк этакий: «Вас, мол, с механиком за такое содержание оборудования надо под суд отдавать!» Видали? Будто главный инженер самолично должен станками заниматься. На это, между прочим, службы есть. Юрий Петрович не забыл этого разговора. И глаз с Бармина не спускает. Посоветовал кому следует, перебросили парня на подготовку производства. А там не разгуляешься. И оборудование, и энергетика, и инструмент, и тепло, и мусор, и тараканы — ого! За все теперь голубчик отвечает. Как ни старайся, огрехи найдутся. А недоработки всегда виднее заслуг. Ни одна комиссия не забывает отметить. И отсюда нет-нет да и взбодришь приказом. Глядь, закатилась слава реформатора, закрепилось негативное мненьице. Позавчера директор на декадке выступает, и уже другая песня: «Есть, говорит, в механическом цехе молодой энергичный инженер Бармин. Не только сам ничего организовать не умеет, но и то, что до него существовало, ухитрился развалить…» Вот так-то. Руководить, граждане, — это политика. Дурной молвой человека вернее заслонить, чем просто выгнать, сделать из него мученика. Ты вот теперь попробуй попрыгай. Да где уж! Сиди себе тихо и не рыпайся. Ишь, елозит честными глазами по дутому блестящему карнизу, по лепной розетке в углу потолка, по верхушке волосатой пальмы. Наверняка догадывается о роли главного инженера в своей судьбе. А только ничего, голубчик, не поделаешь, пока Свидерский на посту. Юрий Петрович нахмурился, увидев, как крохотный Арт нацеливает из-за пятиугольника свой булавочный блиц. Чуть не забыл этого… репортера-инспектора… Позору не оберешься, чего он тут за короткий миг передумал! Да и подчиненным сейчас в души загляни — не обрадуешься. Перемывают мысленно ему косточки. Вот, мол, старый перец, дела у него дома нет, коль в семь вечера совещания созывает, ни дна б ему, ни покрышки! А главному инженеру и правда торопиться некуда и незачем, вся жизнь тут. Детей нет. Телевизор не привлекает. С женой особенно не разговоришься, отвык. Зато уж и вы посидите. За компанию.
Свидерский нарочно не торопясь раскурил потухшую сигарету, пустил струйку дыма, отчего Арт посинел, скорчился и ушел с головой в воротник. Юрий Петрович выпрямился, постучал костяшками пальцев по стеклу:
— Что ж, дорогие помощники, совсем работать разучились или как? Три недели винт то на сборку возим, то снова ставим на станок. Как же вы, Эльдар Антонович, такой энергичный и грамотный, допускаете, что винт из цеха уйти не может? Технология ведь непосредственно по вашей части, не так ли?
— Винтом у нас лично начальник цеха занялся, никого не подпускает, — отпарировал Бармин. — Сам график расписывает, сам команды рабочему подает, сам режим на станке устанавливает. Стиль руководства такой: не головой, а ногами.
— Ну вот, видите? Значит, он больше вашего о программе болеет. Не доверяет вам.
— Просто по-другому не умеет. А я считаю, если я помощник, то или не мешай мне в моих вопросах, полную власть предоставь, или выгоняй к чертовой матери! Кстати, больше пользы будет.
Свидерский удовлетворенно и едва заметно хмыкнул. Закипает юноша. Не ляпнул бы чего с досады, да вряд ли: кое-что все-таки сумели ему внушить. Огрызается, не без того, ну да если чуток и погорячится, то пусть там, в будущем, знают, с какой публикой работать приходится!
Юрий Петрович деликатно кашлянул в кулачок и со всей мягкостью заметил:
— Ваш начальник до восьми, до девяти вечера здесь сидит!
— Лишнее доказательство моей правоты. Можно и на раскладушке в цехе ночевать, а дело с места не сдвинется.
«Ах, язва, на меня намекает! Все знают, что я раньше десяти с завода не ухожу».
Свидерский покосился на Арта. Мотает на диск слова и выражение лиц, а потом где-нибудь исторические хроники расклеит. Ткни сейчас пальцем — мокрого места не останется. Окунуть шмакодявку в мраморную чернильницу, придавить железной крышкой — и никто никогда не вспомнит о горе-исследователе… Ростки ему понадобились! Да тут их сроду ни в ком не было! Крутимся изо всех сил, дальше носа заглянуть некогда. Не до будущего — с настоящим бы как-нибудь справиться…
Юрий Петрович начинал злиться, а это пагубно для репутации выдержанного, безукоризненно вежливого руководителя. Не стоит из-за пустяков подрывать свой авторитет перед потомками. Он смял сигарету, швырнул в урну и почти подавил раздражение.
