Массауа – главный порт Эфиопии и вдобавок еще военно-морская база, что с учетом идущей войны вносило элемент деструкции в работу порта. Акватория была хорошо защищена островами Массауа, Таулуд и дамбами, соединяющими острова с материком, что давало возможность маневрировать без труда.

Ошвартовались у причала недалеко от проходной порта и складов стеклотары. Встреча была помпезной, на причале выстроилась целая делегация – посольские, их ни с кем не перепутаешь, во всех странах Африки они выглядят одинаково, рядом командир базы контр-адмирал Марша с адъютантом и швартовной командой.

Отутюженный и накрахмаленный Лукичев встречал гостей у трапа. Первым на борт поднялся контр-адмирал Марша, Лукичев вытянулся в струнку, отдал честь и на чистом русском языке представился:

– Командир судна капитан III ранга Лукичев!

Марша козырнул и на чистейшем амхарском произнес:

– Командир военно-морской базы контр-адмирал Марша!

Понятное дело, друг друга они совершенно не поняли. Причем непонимание это было не языковым, а цивилизационным, на нем и строилось все дальнейшее общение с местными военными.

Марша протянул руку для приветствия. Лукичев впал в ступор, не то чтобы он был расист, но все же к неграм относился с настороженностью. В душе он им даже сочувствовал, но вот так запросто взять его за руку он готов не был.

Это было благодатное, не изгаженное политкор-ректностью время, когда негров называли неграми. Сказал «негр», и сразу ассоциативный ряд – рабство, лень, баскетбол, блюз, Анжела Дэвис. Чего уж тут, негр он и в Африке негр, а то придумали, понимаешь, афроамериканец – непонятно, размыто, как какая-то шпионская легенда. Только представьте, если бы пацанам во дворе давали не клички, а никнеймы? Или узбеков с таджиками в Подмосковье называли бы азиатороссиянами? Взрыв мозга!

Адмирал стоял с протянутой рукой и широко улыбался, его зубы, обрамленные иссиня-черным овалом губ, сияли жемчугом, от такой улыбки можно было прикуривать. Пауза затягивалась. На фоне белоснежной рубашки Лукичева эфиоп смотрелся совершеннейшей головешкой.

Командир рассматривал адмирала с зависшей рукой, его наблюдения можно было уложить в роман «Пятьдесят оттенков черного». И действительно, назвать его просто чернокожим было бы несправедливо. Местами цвет менялся от антрацита к эбонитовому с переходом к фиолету и почти полному осветлению на ладошках. И вот эту ладошку с черными черточками на сгибах пальцев и черной линией жизни он, командир советского гидрографического судна, почитатель Клаузевица и Канта, должен был взять в свою руку и пожать.

Эх, были бы сейчас, к примеру, в руках чемоданы, но об этом можно было только мечтать. А может, ну его на фиг? Может, ручкаться с ним и не обязательно?

Если не знаешь, как поступить, смотри устав. Лукичев судорожно вспоминал обязанности командира.

«Знать устройство корабля…» – не то.

«Проводить учения, групповые упражнения…» – опять не то.

«Хранить корабельную печать…» – чтоб она провалилась.

Вот оно – «в случаях, не предусмотренных уставами и приказами, командир поступает по своему усмотрению, соблюдая интересы и достоинство СССР».

Лукичев растерялся, интересы входили в явное противоречие с достоинством, потому как пожать эту руку было несомненно в интересах, но явно ниже его достоинства. Так уж устроена служба на флоте – как зад подтереть, распишут все до мелочей, а если что посерьезней – решай, командир, сам, но сам за это и ответишь.

Командир резко выдохнул, как будто собирался дорболызнуть стакан шила, и пожал протянутую руку. Обстановка разрядилась.

Лукичев проводил эфиопа и посольских в свою каюту, по пути отдав распоряжение:

– Старпом, начинай выгрузку, не забудь инструктаж по технике безопасности с экспедицией.

В каюте ожидал накрытый стол с запотевшей бутылкой «Столичной» и разными деликатесами, приобретенными в валютном магазине на представительские.

Началось застолье, посольские сыпали тостами и пили не по-детски, видимо, их этому специально обучали. Командир кайфа от происходящего не получал, ему было жаль тратить представительские на местного начальника. Был он какой-то ненастоящий, что ли, ну какой из эфиопа адмирал?

Марша от посольских не отставал – пил и потел, неприятное это было зрелище – потный негр, большую антипатию у Лукичева мог вызвать только какающий ежик.

Посиделки закончились одновременно с выгрузкой, адмирала с почетом проводили, а посольским, как водится, завернули с собой черного хлеба и селедки, именно так проявлялась у них тоска по Родине.

Лукичев сошел на берег, после долгого общения с чужеродными телами чувствовал он себя разбитым и больше походил не на бравого командира, а на неубранную койку. Рядом сухогруз под либерийским флагом набивал трюма кофе и арахисом. Командир обернулся: экспедиция съехала, палубы опустели, и судно приобрело привычные очертания. Натруженной веной пульсировал шланг – механики принимали воду. Это первая забота на заходе в порт, Лукичев уважительно называл это «принять свежий вассер».

Проходную порта охраняли вооруженные до зубов кубинцы, советских они не досматривали, а местные боялись их до жути. Командир вышел в город: на улице мусор, освещение никакое, тело обволакивал липкий зной, как-то все разом сложилось, и первое впечатление было испорчено. На площади возвышался памятник свергнутому императору, стыдливо прикрытый рогожей, и это как нельзя точно передавало состояние эфиопского общества. Лукичев присмотрелся: на коне восседал Пушкин, точнее, если б он дожил до старости, то выглядел бы именно так.

Кто скрывался под рогожей?

Под рогожей были двое – конь и последний император Эфиопии Хайле Селассие I.

Про коня ничего интересного не скажешь, конь он и есть конь – четыре ноги, два яйца, два уха и хвост. Такой же конь есть и в Питере под Петром I, и в Москве под Юрием Долгоруким, и в Киеве под Богданом Хмельницким.

А вот Хайле Селассие I персонаж более чем интересный. Свой род он вел от царя Соломона и царицы Савской, его имя означало «Сила Святой Троицы», был он негусом (царем царей) Эфиопии, Львом Иудеи, богом растаманов – живым воплощением Джа на Земле.

Его полный титул звучал как «Царь Царей, Властитель Господ, Лев Иудейский, Избранный Богом и Светом Мира». Он правил Эфиопией с 1930 по 1974 год.

Под его руководством эфиопы разбили итальянских захватчиков, при нем государство успешно боролось с главной бедой Абиссинии – голодом. Он строил школы, больницы, дороги, развивал экономику. Он истово веровал в Христа Спасителя, при нем Эфиопская православная церковь достигла наибольшего расцвета и влияния.

В 1974 году его свергли революционно настроенные военные, через год его не стало.

Кто рогожку накинул?

Менгисту Хайле Мариам родился в 1937 году в семье военнослужащего и прислуги, его детство прошло в Аддис-Абебе. С образованием были проблемы – он окончил лишь начальную школу, но благодаря протекции в 1959 году поступил в военную академию Холлета, которую окончил в звании второго лейтенанта. Служил Менгисту квартирмейстром в императорском дворце.

Во время военного переворота он стал членом Временного военного административного совета. Некоторые историки считают, что именно Менгисту организовал убийство императора, на его руке частенько видели императорское кольцо Соломона. Все же дикий народ эти абиссинцы!

Под лозунгом «Смерть контрреволюционерам!» начался красный террор. Людей уничтожали тысячами, полковник Менгисту получил прозвище «Эфиопский мясник».

Позже он начал планомерно уничтожать соратников по революции, за что его прозвали «Черный Сталин».