Странное это было действо, и не свадьба, и не похороны, скорее что-то среднее, какое-то осененное грустью торжество.

Командир мерил шагами ходовой мостик, процедура проводов затягивалась и негативно влияла на его мироощущение, что остро чувствовали подчиненные. В голове крутилась популярная песенка «Как провожают пароходы, совсем не так, как поезда…». Старпом принимал доклады о готовности к походу.

Не любил Лукичев проводы, своим родным не разрешал приходить, и если б мог, запретил бы и всем остальным. Чего зря душу рвать? Известное дело – долгие проводы, лишние слезы. Песенка никак не отпускала: «Как важно все, что ты сказала, все, что в ответ я прокричал…»

– Старпом, ну что там у тебя?

– Жду доклада старшего механика!

Наконец механики отрапортовали, старпом доложил командиру:

– Товарищ командир, судно к походу готово!

Лукичев вышел на крыло мостика, на причале толпа торжественно-грустных провожающих готовилась к кульминации. Мелькнула мысль: «А интересная все-таки штука это расставание, если подумать, оно всегда дает больше, чем забирает».

– Товарищ командир, получено добро от оперативного дежурного флота на выход!

– Вот и слава богу. Убрать трап! Отдать кормовые!

С юта доложили:

– Трап на борту, кормовые отданы!

Командир снял фуражку и бросил ее на пульт управления.

– Боцман вира якорь! Обе машины вперед самый малый!

Штурман сделал запись в судовом журнале: «10.03 Получено добро от ОД ЧФ, снялись с якоря и швартовых, следуем на выход из Южной бухты». Судно уверенно скользило по Южной бухте, справа госпиталь, слева Графская пристань. Из штурманской рубки показалась голова Лени Андреева.

– Товарищ командир, время поворота влево на курс 274,5 градуса!

– Лево руля, курс 274,5 градуса!

Судно медленно повалилось влево и легло на створ Инкерманских маяков. Вот теперь все, прощай, Севастополь.

На траверзе Стрелецкой бухты подошел большой гидрографический катер, который предстояло тащить на буксире до самой Эфиопии. Голосом Эдуарда Хиля звучал прощальный припев – «Вода, вода, кругом вода».

Командир обошел судно: палубы заставлены оборудованием, за кормой на буксире телепается катер. Вспомнился анекдот про чукчу – «…экспедиция называется!».

Первый день в море всегда какой-то муторный, еще свежи воспоминания о доме, все на ходу, и вещи, и люди ищут свое место, распорядок скомканный, жратва никакая, да и не особо хочется. Первый день – как первый блин, переспать все это нужно, и тогда с утра моряцкая жизнь войдет в привычную колею.

Рано утром в дымке показался турецкий берег, судно приближалось к проливу Босфор.

– Старпом, объявляй судовую тревогу.

Отшумев положенное звонком, старпом объявил по трансляции:

– Судовая тревога! Судно к проходу узкости приготовить!

Проход турецких проливов – это всегда событие, хоть в первый раз, хоть в десятый, хоть в двадцатый, и каждый новый раз не бывает похож на предыдущий.

Судно втягивалось в Босфор, начиналась традиционная сутолока. Турки – народ неорганизованный, и порой трудно было определить, в каком направлении движение интенсивней – вдоль или поперек. Существует много Правил, Рекомендаций и Приказов, регламентирующих плавание в проливах, но на практике действовал неписаный закон – кто больше, тот и прав. И если на тебя прет огромный контейнеровоз, нарушая все, что можно, то качать права в этой ситуации – безумие, и нужно, позабыв про гордость, выкручиваться из этой ситуации. То же относится и к судам, которые меньше тебя, уворачиваться от твоего форштевня – это их проблема.

Разошедшись с турецким паромом на грани фола, взвинченный Лукичев вышел на крыло. На шлюпочной палубе столпились офицеры экспедиции и вызывающе праздно щелкали фотоаппаратами.

С экспедицией у Лукичева традиционно складывались непростые отношения, он смотрел на них как на хулиганов, залезших в его огород, и ничего хорошего от них не ждал. Раздался брачный рев марала:

– Старпом! Убрать всех лишних с палубы!!!

В районе Румели Хисары стояла растянутая на четыре якоря платформа, о которой не было никакой информации ни в извещениях, ни в предупреждениях. Течением судно сносило в аккурат на эту платформу.

– Штурман, сколько до поворота?!

Учитывая крутой нрав командира и нервную обстановку на ходовом мостике, штурман искренне полагал, что его главная задача при проходе Босфора – это не мешать командиру. Он схватил измеритель и стал колдовать над картой.

– Ми… ми… минуточку!

В моменты опасности штурман начинал заикаться.

– Что?!!!

– Се… се… секундочку!

Лишний раз убедившись в том, что время категория философская и непредсказуемая, Лукичев, не дожидаясь, когда штурман выдавит из себя что-нибудь информативное, скомандовал рулевому:

– Право руля, курс 198 градусов!

Два часа пролетели незаметно, слева за кормой остался Кыз Кулеси, теперь можно и расслабиться. Штурман красивым почерком записал в судовой журнал: «11.47 Прошли траверз маяка Кадыкей, вышли в Мраморное море».

Замполит, расписанный по тревоге на ходовом мостике, как и положено комиссару, находился рядом с командиром, плотно втиснувшись между командирским креслом и радиолокационной станцией. Был он глубоко немолод и убежден в том, что человек живет десять лет – семь лет до школы и три года на пенсии. Уверенно вступив в трехлетний период, зам себя берег. Пламенным борцом за дело коммунизма его нельзя было назвать даже с натяжкой. В атаку за собой он, конечно, никого бы не повел, а с культпросветработой справлялся. Учитывая специфику гидрографии, человек был на своем месте.

Дали отбой судовой тревоге, заглушили правый двигатель и на самом малом ходу шли, чтоб утром быть у входа в пролив Дарданеллы.

Командир уютно умостился в кресле и по привычке прокручивал в голове проход пролива. Достал из кармана длинный наборный мундштук, закурил и обратился к заму:

– Слушай, Николай Антоныч, достал уже меня наш штурман. Надо что-то с этим делать.

Вопрос был непростой, Андреев был членом КПСС, общественником, хорошим семьянином и вдобавок не пил. Такого просто так не уберешь, тут думать надо.

Зам неуверенно предложил:

– Может, нам его по партийной линии двинуть?

Зам был родом из Горького и нещадно окал, да так, что ему позавидовали бы даже вологодские.

– Да брось, Антоныч, он же совсем тупой!

Зам поскреб пятерней затылок.

– Ну тогда только по профсоюзной.

Бежит времечко, и судно бежит. Позади осталось Черное море, турецкие проливы, Эгейское и Средиземное моря. Впереди Суэцкий канал.

За ужином командир ворчал на начальника экспедиции:

– Займи ты уже чем-нибудь своих подчиненных. Ни черта не делают, только жрут и подушки давят. На проходе Суэца чтоб ни одной живой души на палубе не видел. Хоть в трюм их прячь.

– Да ладно тебе, ты же знаешь, у них вся работа впереди.

– Да хоть впереди, хоть сзади, если работы нет, дай команду своим политрабочим, пусть проводят политзанятия с политинформациями. Если не в состоянии ты, нашего зама попроси, он не откажет.

Лукичев повернулся к заму:

– Как, Николай Антоныч, поучишь молодежь?

– А чего нет? И поучим!

После ужина командир поднялся на мостик. На рейде Порт-Саида, где формируются караваны, идущие на юг, нужно было быть в 19.30, ровно за три с половиной часа до начала движения каравана. Если опоздаешь, то можно и пролететь, придется ждать следующего.

По трансляции объявили:

– Всему личному составу экспедиции собраться в столовой команды на политинформацию!

Зам отнесся к поручению более чем ответственно. В столовой собралась экспедиция во главе с начальником. На первом ряду сидели старшие офицеры и матросы, сзади младшие офицеры – их было большинство.