В прежние времена, стоя в очереди за каким-либо товаром, мы молчали, разговаривали в основном знакомые между собой люди, теперь — совсем иная звуковая картина, очереди словно ожили, каждому есть что сказать, о чем поговорить!

Скоро выяснилось, что самая необходимая профессия в городе — дворник. Похоже было, что все дворники города или забастовали, или уволились. Забитые доверху мусоропроводы, горы возле контейнеров. Быстро расплодились крысы и спокойно перебегали улицы, словно в гости друг к дружке. Утром туда, вечером оттуда. В один из дней над городом нависла туча, потянуло холодом, начался ураган, и вся эта дрянь — газеты, тряпки, полиэтиленовые мешки — поднялись в воздух и, как диковинные птицы, понеслись в небе и мимо окон, будто произошла катастрофа, и мы почувствовали себя маленькими человечками, то есть такими, каковы мы и есть.

Но ведь не может продолжаться такое вечно! Любое общество, попав в подобную историю, пережив шок и растерянность, начинает приходить в себя, самонастраивается, не особенно надеясь на какие-либо решения правительства. Признаков такого процесса я ждал каждый день. Прекратились забастовки на автомобильном заводе — хороший признак! Правда, начались на тракторном. А вместе с тем вокруг города стали появляться роскошные коттеджи. Что это значит? Пир во время чумы? Или наоборот, заканчивается эпидемия, будем жить?..

Катя человечек хороший, но хитренький. В словах ее часто имеется второй смысл. Что она хотела? Похвалить или уязвить? Хорошо, в ее представлении, быть евреем или плохо? Вполне может быть, что и то, и другое. В зависимости от конкретной ситуации. А может быть, не хитрая она, а умная. Сообразительная. Догадливая. Предусмотрительная.

Когда мы познакомились, понравились друг другу, и только-только начали обниматься и целоваться, я залез ей под кофточку, а потом и под лифчик. Впрочем, этому действию предшествовало еще кое-что. По воскресеньям мы отправлялись с ней на пляж. Фигурка у Кати хорошая, и я наслаждался, глядя на нее. Плавала она плохо, но и это мне было по душе, давало дополнительные возможности, например, брать на руки под видом обучения плаванию. Я все поглядывал на ее грудь, она заметила это и не против была показать красоту. Но как сделать это? Очень просто. Однажды, когда я держал ее на руках, у нее как бы вдруг сорвалась с плеча бретелька, и я, наконец, увидел всю красоту, точнее, ее половину. Естественно, это сильно меня взволновало. В тот же вечер, хорошенько наобнимавшись и нацеловавшись, я и залез под лифчик. Она не уклонялась, мы оба прислушивались к приятным своим ощущениям, — так, за этим хорошим занятием, прошло, не знаю сколько, может, минут десять, двадцать, но появилось чувство — не знаю, возможно, однообразия или нетерпения, пора было развивать успех, — тут-то она и уронила на асфальт как бы ненароком ключи от комнаты. Ключи зазвенели, процесс, как бы нечаянно, прервался и на сегодня закончился. То есть, она и ушла от развития событий, и меня не обидела. А поскольку я был влюблен, все это сообщало мне ни больше ни меньше как весточку о целомудрии моей избранницы, о чем она и хотела дать знать. В общем, как хотите, так и считайте: то ли умненькая, то ли хитренькая. Что ж, недаром сказано: наука страсти нежной. У мужчин своя, у женщин своя.

Когда я ухаживал за Катькой, очень много говорил и, конечно, острил как никогда в жизни. Таким образом поддерживал ее интерес к себе. После свадьбы я, разумеется, успокоился, пришло равновесие. Больше того, теперь я с удовольствием помалкивал, а говорила Катька. И вот опять — она замолчала, а я разговорился.

Водочку в нашей республике продают, а точнее, выдают, по талонам — таким образом этот продукт для таксистов и для нас, бомбил, становится еще одной статьей маленького дохода. Поскольку я пью мало и редко, образовался и у меня некий запас. Две-три бутылки вожу с собой и цену прошу двойную. Судя по реакции покупателей — весьма умеренную.

На вокзале сели ко мне двое, один молодой, моего возраста, в джинсе, второй постарше, в костюмчике и под галстуком, аккуратные. Оперный театр, сказал молодой. Что ж, можно и Оперный. Близко, конечно, но выбирать не приходится. Поехали. От одного из пассажиров веяло каким-то дезодорантом, я этого не люблю, но — не мое дело. Катя, например, любит. Хуже, если прет перегаром. Но тоже — почувствуешь, уже когда сядет в машину, не выгонять же? Иной раз они, с похмелья, хорошо платят. Между прочим, женщины рассчитываются щедрее, нежели мужчины, и уж совсем плохо платят, если заранее не договориться, кавказцы, приехавшие торговать фруктами, и цыгане. На краю города, перед кольцевой, есть цыганский поселок. Туда я и отвез как-то группу цыган — рассчитались, как милостыню поднесли, а требовать я пока не научился.

Сперва пассажиры мои ехали молча. Потом тот, в джинсе, спросил: как машина, не подводит? А все бывает, отвечаю. На той неделе на буксире тащили домой. Я люблю поговорить в дороге, а еще лучше — послушать. Особенно-то болтать языком бомбиле не следует. Встречаются интересные люди, кроме того, по разговору становится ясно, сколько запросить за проезд.

— Наверно, много крутишься по городу, — говорит джинсовый.

— Да нет, — пожимаю плечами. — Это я вас по пути домой подхватил.

— Правильно, чего порожняком гонять. А где далеко живешь?

— Да там, в районе Оперного.

Молчу и поглядываю в зеркало заднего вида.

— После работы выходишь на трассу или с утра?

— Нет, я на трассе не работаю.

— Ну и зря. Время такое, что можно коттедж за лето построить.

— Какие коттеджи!? — смеюсь я. Что-то мне не нравится в этих разговорах. — Дай бог как-нибудь прокормиться.

— Да ладно, — говорит джинсовый, а костюмчик помалкивает. — Слышали, как вы, бомбилы, зашибаете. А как по мне, так и слава богу. Ты, вообще, где работаешь?

— Да есть тут одна контора. А вы?

— Мы на стройке.

Ага, на стройке. Вот так — один в джинсовой курточке, другой в галстучке, в облачке одеколона — прямо с объекта.

— Слышь, командир, — говорит джинсовый, вдруг сильно понизив голос. — Выручай. Идем в гости с пустыми руками. Надо бутылек. Горько надо.

Я даже оглянулся: так стало все ясно.

— Опоздали вы, — говорю. — Я уже все продал. Был полный багажник. Это теперь такой товар. Алкаши аж под колеса кидаются.

— Да ладно, — говорит джинсовый. — Мы серьезно. Не пожалеешь.

— И я серьезно. Какие шутки? Алкаши тоже люди, а мне заработок.

— Ладно, ладно. Мы хохмить тоже умеем, все понимаем… А где травки купить, не знаешь?

Травки? Интересный, как говорится, вопрос. Больше ничего не надо? А может, героинчика?

— Нет, друзья, водку не продаю, на травке не зарабатываю и сам не балуюсь.

— Жалко, мы бы хорошо заплатили. Очень хорошо.

— Это сколько? — я опять оглянулся: интересно, с каким лицом предлагает сделку.

— Не пожалеешь.

— Нет, братцы, — говорю. — Я гражданин законопослушный.

— Это хорошо, но законами сыт не будешь. Главное, бабки.

Замолчали. Тут и Оперный показался.

— Приехали, остановись за углом.

Остановился.

— Сколько с нас? — А я молчу. — Полсотни хватит? — показывает новенькую купюру. Конечно, за такую поездку полсотни совсем неплохо. Но что-то мне давно не нравилось, и чувство это нарастало.

— Что молчишь? Добавить десятку?

— Мало, — говорю.

— Двадцать?

— Еще полсотни давай.

— Ладно, — соглашается, — держи. — Он-то не видит, что я смотрю на него в зеркало и уже все понимаю. Зеркало у меня широкоугольное, все видно.

— Спасибо, — говорю. — Премного благодарен, гражданин начальник. Я у милиции денег не беру. Извозом не занимаюсь, травкой не балуюсь, с барыгами не знаком. Просто люблю кататься по городу. Простите, если сильно разочаровал.

— Дурак! — это вдруг у того, что под галстуком, вырвалось.

Может, и дурак, но если я дурак, то положите, умники, свою хрустящую полусотенную на сиденье.